Принцесса Клевская - Мари Мадлен де Лафайет

За несколько дней до того, что был выбран для свадебной церемонии, дофина давала ужин королю, своему свекру, и герцогине де Валантинуа. Принцесса Клевская, замешкавшись с одеванием, отправилась в Лувр позднее, чем обыкновенно. Уезжая туда, она столкнулась с дворянином, которого послала за ней дофина. Когда она вошла в спальню дофины, та крикнула ей с постели, что ждала ее с большим нетерпением.

– Полагаю, Мадам, – отвечала принцесса, – что не должна вас благодарить за такое нетерпение и что причиной тому нечто иное, нежели желание меня видеть.

– Вы правы, – согласилась дофина, – и все же вы должны быть мне благодарны, потому что я хочу сообщить вам одну историю, которая, я уверена, доставит вам удовольствие.

Принцесса Клевская опустилась на колени у постели, и, к счастью для нее, лицо ее оказалось в тени.

– Вы помните, – продолжала дофина, – как мы хотели разгадать причину перемен, творившихся с герцогом де Немуром; мне кажется, я их узнала, и это нечто такое, что вас удивит. Он безумно влюблен в одну из самых красивых женщин при дворе и очень ею любим.

Эти слова, которые принцесса Клевская не могла отнести к себе, так как не предполагала, что кто-либо знает о ее любви к герцогу, причинили ей боль, которую нетрудно вообразить.

– Я не вижу в этом ничего, – проговорила она, – что могло бы вызвать удивление, когда речь идет о человеке таких лет и такой наружности, как господин де Немур.

– Вас и должно удивить не это, – возразила дофина, – но то обстоятельство, что женщина, любящая господина де Немура, ни разу ему этого не показала и, опасаясь, что не всегда сумеет быть госпожой своей страсти, призналась в ней мужу, чтобы он удалил ее от двора. И это сам господин де Немур рассказал то, что я вам говорю.

Если поначалу принцессе Клевской была мучительна мысль, что речь в этой истории идет не о ней, то последние слова дофины привели ее в отчаяние, доказав, что речи о ней здесь слишком много. Она не могла отвечать и стояла, опустив голову на постель, пока дофина продолжала говорить и была слишком увлечена своим рассказом, чтобы заметить ее смятение. Когда принцесса Клевская немного пришла в себя, то сказала:

– Эта история не кажется мне правдоподобной, Мадам, и я хотела бы знать, кто вам ее поведал.

– Это госпожа де Мартиг, – отвечала дофина, – которая узнала ее от видама де Шартра. Вам известно, что видам в нее влюблен; он доверил ей эту историю как тайну, а ему ее рассказал сам господин де Немур. Правда, герцог де Немур не назвал ему имени дамы и даже не сознался, что он и есть тот, кого она любит, но видам де Шартр в этом не сомневается.

Под конец этих слов дофины кто-то подошел к ее постели. Принцесса Клевская стояла так, что не могла видеть, кто это был; но недоумение ее развеялось, когда принцесса удивленно и радостно воскликнула:

– А вот и он сам, и я его обо всем расспрошу.

Принцесса Клевская, не оборачиваясь в его сторону, поняла, что это герцог де Немур; так оно и было. Она торопливо наклонилась к дофине и совсем тихо сказала ей, что надо остерегаться говорить с ним об этой истории, что он доверил ее видаму де Шартру и что так можно их поссорить. Дофина ей отвечала, смеясь, что она слишком осмотрительна, и обернулась к господину де Немуру. Он был одет для вечера во дворце и заговорил с той обходительностью, что была ему так свойственна:

– Мадам, думаю, я буду не слишком дерзок, если предположу, что вы говорили обо мне, когда я вошел, что вы намеревались меня о чем-то спросить, а принцесса Клевская этому противится.

– Это правда, – отвечала дофина, – но на сей раз я не буду с ней так уступчива, как обыкновенно. Я хочу услышать от вас, правдива ли та история, что мне рассказали, и не вы ли тот человек, который влюблен в одну придворную даму и любим ею, но она тщательно скрывает от вас свою страсть, а мужу в ней призналась.

Тревога и смятение принцессы Клевской превосходили все, что доступно человеческому воображению, и если бы сама смерть явилась избавить ее от такого состояния, то была бы встречена ею с радостью. Но господин де Немур был в еще большем смятении, если только такое возможно. Слова дофины, которая, как он имел основания полагать, не питала к нему ненависти, в присутствии принцессы Клевской, той из придворных дам, кому она более всех доверяла и кто в свой черед более всех доверяла ей, рождали в его уме такую путаницу диковинных мыслей, что он был не властен над своим лицом. Затруднительное положение, в которое принцесса Клевская попала по его вине, мысль о том, что он дал ей справедливый повод его ненавидеть, столь сильно его поразили, что он не мог отвечать. Дофина, видя, в каком он замешательстве, воскликнула, обращаясь к принцессе Клевской:

– Взгляните, взгляните же на него и судите, о нем ли идет речь в этой истории.

Тут господин де Немур, оправившись от первого потрясения и понимая, как важно избежать столь великой опасности, разом овладел и своими мыслями, и своим лицом.

– Признаюсь, Мадам, – сказал он, – что я как нельзя более удивлен и огорчен, что видам де Шартр не сдержал данного мне слова и рассказал историю, которую доверил мне один из моих друзей. Я мог бы отомстить за это, – продолжал он, улыбаясь с самым невозмутимым видом, что почти разрушило явившиеся у дофины подозрения. – Он поведал мне весьма важные вещи. Но мне неведомо, Мадам, – прибавил он, – почему вы делаете мне честь примешивать меня к этой истории. Видам не мог сказать, что она касается меня, так как я ему говорил обратное. Роль влюбленного может мне подойти; что же до роли любимого, то не думаю, Мадам, чтобы вы могли меня ею наградить.

Герцогу нетрудно было сказать дофине какие-то слова, напоминающие ей о том, в чем он старался ее уверить когда-то. Ей показалось, что она их поняла; но, оставив их без ответа, она продолжала выспрашивать причины его замешательства.

– Мадам, я был обеспокоен положением моего друга, – отвечал он, – и справедливыми упреками, которыми он может меня осыпать за то, что я разгласил ту тайну, что для него дороже жизни. Впрочем, он доверил мне ее лишь наполовину и не назвал имени дамы, которую любит. Я знаю только, что этот человек любит сильнее всех на свете и более всех заслуживает жалости.

– Почему вы полагаете, что его нужно жалеть, – спросила дофина, – ведь он любим?

– Вы думаете, что он любим, Мадам, – возразил герцог, – и что женщина, питающая истинную страсть, может открыть ее мужу? Без сомнения, эта женщина не знает любви и приняла за нее мимолетное чувство благодарности, вызванное привязанностью к ней. Мой друг не может льстить себя никакими надеждами; но при всем своем злополучии он полагает себя счастливым уже потому, что внушил страх полюбить его, и не променял бы своей судьбы на судьбу самого счастливого любовника на свете.

– Страсть вашего друга нетрудно утолить, – сказала дофина, – и я начинаю думать, что вы говорите не о себе самом. Еще немного, – продолжала она, – и я соглашусь с принцессой Клевской, которая полагает, что история эта неправдоподобна.