Сказание о Йосте Берлинге - Сельма Лагерлеф

Он развязал Йосту Берлинга, поднял и торжественно протянул ему руку.

– Ненавидимый Богом, назвал ты себя. – Он покачал головой. – Возможно, так и было, но все изменилось. Я тоже мог бы так сказать про себя, но все изменилось. С тех пор как она побывала в моем доме, все изменилось! Она – само добро!

На следующий день Ян Хёк явился к исправнику Шарлингу.

– Я должен нести свой крест, – сказал старый солдат. – Я был злым человеком и воспитал злых сыновей. Я виноват в том, что произошло на ярмарке. И я прошу, чтобы в тюрьму посадили не сына моего, а меня.

Но конечно, никакими законами такое предусмотрено не было. И тогда он последовал за сыном на каторгу и был там все время, пока тот не отбыл свой срок. Это, возможно, самая трогательная из всех старых историй, но ее вам расскажет кто-нибудь другой.

За несколько дней до Рождества майорша вернулась в Лёвшё, но до Экебю добралась только в сочельник. Она тяжело заболела в пути. Воспаление легких, постоянная лихорадка, но по виду ее никто бы этого не сказал, настолько она была счастлива.

Дочь пастора из Брубю прожила у нее на заводе в лесах Эльвсдаля с октября и теперь очень торопилась домой. Но она никак не могла помешать майорше останавливать чуть не каждого прохожего и расспрашивать о новостях:

– Как дела в Лёвшё?

– Неплохо, неплохо, – слышала она в ответ. – Получше идут дела. Полоумный пастор из Экебю и его жена стараются всем помочь.

– Хорошие времена настали, – говорил следующий. – Синтрама нет, кавалеры из Экебю взялись за работу. Деньги пастора-скупердяя нашлись. Люди говорят, в церкви в Бру, в звоннице. Много денег. Хватит, чтобы в Экебю вернулись его честь и слава. И на хлеб голодным тоже хватит.

– Наш старый прост будто ожил, – удивлялся третий. – Каждое воскресенье читает проповеди, дескать, Царствие Божье уже наступает. Кому охота грешить в такое время? Говорит, всё, со злом покончено. Наступает царство добра и справедливости.

И жар не так мучит майоршу, и в груди меньше колет, когда слышит она такие слова:

– Две богатые женщины помогают Йосте Берлингу, и делом и деньгами. Марианна Синклер и Анна Шернхёк. Сами ходят с хутора на хутор, смотрят, чтобы никто не голодал. И еще вот что: самогона стали меньше гнать, зерно не переводят на эту заразу.

У майорши появилось странное чувство, будто она сидит в церкви и слушает бесконечную службу. Уж не в Святую ли землю она приехала? У стариков разглаживались морщины, когда они говорили о наступившей в их краях благодати. Даже больные забывали про свои болезни – такие хорошие времена наступили, болеть неохота, говорили они.

– Всем бы стать такими, как покойный капитан Леннарт. Делать добрые дела – что может быть лучше? Верить в добро, никому не делать зла – ясное дело, Господь только этого и ждет, чтобы вернуться в Свое Царство.

И этот дух ощущался повсюду. Во многих усадьбах открыли бесплатные кухни для самых нуждающихся. Рабочие вернулись на свои места, все майоршины заводы заработали в полную силу.

Никогда она не чувствовала себя лучше, чем сейчас. Ей казалось, что морозный воздух освежает ее грудь и унимает постоянную колющую боль. У каждой усадьбы останавливала она экипаж и расспрашивала работников.

– Все хорошо, – отвечали ей. – Нужда уже в глаза глядела, но добрые господа из Экебю, храни их Господь, помогли. Госпожа майорша удивится, когда увидит, сколько сделано. Мельница, которую половодьем снесло, почти готова, а кузница уже работает. И дом в усадьбе, который сгорел, скоро готов будет. Уже стропила поставили, под крышу подвели.

Лишения и трагические события изменили людей, думала майорша. Боюсь, ненадолго, но изменили. Но как приятно вернуться в край, где все помогают друг другу, где каждый стремится сделать что-то хорошее, где перед лицом беды отступили злоба и зависть. Ей уже казалось, что она смогла бы простить глубоко ранившее ее вероломство кавалеров, и в душе радовалась, что не потеряла способность прощать.

– Анна-Лиза, – сказала она. – Мне, старухе, кажется, что мы с тобой угодили в Царство Небесное.

Когда сани остановились в Экебю, кавалеры кинулись помогать ей и оцепенели от изумления: они ее не узнали. Перед ними была не властная, суровая и острая на язык майорша, а совершенно другая женщина. Такая же кроткая и добрая, как их молодая графиня. Те, кто знал ее в давние годы, перешептывались: «Это не майорша. Это Маргарета Сельсинг».

Конечно, кавалеры были искренне рады. Их опасения, что майорша не простит им предательство, оказались напрасными. Она и не помышляла о мести. Но радость быстро сменилась тревогой – майорша была очень больна. Ей тут же постелили в конторе. На пороге она остановилась.

– Что это было? – спросила она. – Я знаю, что это было. Буря Господня. Господь наслал на нас бурю. Но теперь я чувствую: буря эта была очистительной.

И закрыла за собой дверь.

Кавалеры понуро побрели в свой флигель. Так много хочется сказать человеку, который близок к тому, чтобы покинуть этот мир! Слова так и просятся наружу, когда знаешь, что в соседней комнате лежит тот, чьи уши очень скоро не смогут их услышать. Так и хочется сказать: «О, друг мой, друг мой! Можешь ли ты простить? Можешь ли ты поверить, что мы любим тебя, несмотря ни на что? Как же могло случиться, что мы принесли тебе столько горя и страданий, пока вместе брели по этому короткому пути, который называется жизнью? Спасибо, милый друг, за всю радость, что ты мне подарил. Спасибо, что ты есть».

Это первое, что приходит на ум. А надо сказать еще многое, многое другое.

А майорша горела в лихорадке. У нее начался бред, и если бы она даже услышала слова любви, приготовленные кавалерами, она бы их не поняла. Неужели она так и не узнает, как они самоотверженно трудились, чтобы восстановить ее детище, как они спасли честь и славу Экебю?

Кавалеры пошли в кузницу. Там было пусто, рабочие разошлись по домам праздновать Рождество. Кавалеры не стали их звать, разожгли горн сами. Им казалось, что, если майорша услышит звук кузнечного молота, она и без слов поймет все, что они хотели ей сказать.

Уже давно стемнело, поэтому Рождественская ночь наступила незаметно. Они молчали, но каждый думал об одном и том же: как странно, что второе Рождество подряд они встречают в кузнице.

Умелец Кевенхюллер, благодаря которому удалось в такое короткое время восстановить и мельницу, и кузницу, и Кристиан Берг, могучий капитан, раздували горн, Йоста и патрон Юлиус подбрасывали уголь.

Кто-то сидел на тачках с углем. Лёвенборг, старый мистик, беседовал с дядюшкой Эберхардом, сидя на наковальне прямо под нависшим молотом.

– Сегодня ночью умрет Синтрам, – сказал он.

– Почему именно сегодня? – спросил Эберхард.

– Брат мой, надеюсь, помнит, что ровно год назад мы заключили пари? Мы поклялись, что не будем превращаться ни в пергаментных желчных старцев, ни в туго набитые кошельки. Мы не собираемся делать ничего, что не пристало кавалерам. Мы остаемся кавалерами.