Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - Наталья Андреева

– Совсем как у Чехова, – улыбнулся он.

– Какой еще Чехов? – вытаращил глаза Цыпин.

– Антон Павлович. Известный писатель. Пьеса у него есть такая: «Дядя Ваня».

– А, ты про это… Ох, Иван! – Цыпин добродушно погрозил пальцем. – Все шутишь. Ты когда книгу-то в последний раз читал? Чехов! Ну ступай… Да… Старый я стал. Старый… На пенсию пора. Ты уж, Ваня, не подводи меня.

…Этот день он записал в актив только глубокой ночью, когда возвращался от Лоры. Пружинистой походкой бодро шел по ночному городу, словно скрученный в тугую спираль. Так и ощущал себя: пружиной в часах. А при них бомба. Придет момент, пружина распрямится, и бомба взорвется. Жаль, нельзя сейчас. Один он не справится. Но ничего. Никуда они теперь не денутся. Потому что не ждут.

Спасибо Лоре: все прояснила. Он не имел права так поступать с ней, но тут уж ничего не поделаешь. Значит, так было надо. Иван Мукаев знал, что делает, когда лез к ней в окно.

Хотя сегодня ночью он этого так и не вспомнил. Ни ее, ни окна, ни комнаты, в которой якобы проходили их свидания. Ни того, что между ними было. Если было. И до сих пор пребывает в уверенности, что впервые увидел ее на прошлой неделе: в окне второго этажа, задумчивую, бледную, с сигаретой в тонких пальцах. Но ни любви ее, ни тела, ни духов он не помнил. Ни-че-го. Как целовала, как называла, когда случалось это между ними, что говорила потом. И когда лез в окно, ничего не вспомнил: ни опасный выступ на карнизе, откуда едва не соскользнула нога, ни условный стук, и она долго вглядывалась в темноту, прежде чем отодвинула шпингалет:

– Ты?!

– По-моему, мы договаривались. – Он спрыгнул с подоконника и вгляделся в темноту. Света в комнате Лора не зажгла. – Не понимаю: зачем такие сложности? Ведь меня все равно видели. Почему не в дверь?

– Видели, кто видел? – занервничала она.

– Люди. Романтики захотелось? – сердито спросил он.

Она словно чего-то ждала. Не дождалась: он отошел в глубину комнаты, сел в кресло, огляделся. Лора задернула плотные шторы и только тогда включила бра. Это была, судя по всему, ее спальня: широкая кровать, застеленная алым бельем, примята, огромное зеркало на стене, туалетный столик, на котором громоздились флаконы, коробочки с кремами, декоративная косметика, дорогие побрякушки и бижутерия… В комнате, как и на туалетном столике, царил беспорядок. На спинке кресла, которое он облюбовал, висел кружевной бюстгальтер и прозрачные, почти невесомые чулочки. Ему стало неловко. Лора достала из пачки длинную сигарету.

– И мне, – попросил он и поймал ее удивленный взгляд. – А что, собственно, такого я сказал?

Заметил изящную зажигалку на туалетном столике в груде безделушек, бесшумно встал с кресла, взял, повертел в руках. Дал прикурить Лоре. Она потянулась к огоньку, ее белая длинная шея изогнулась. Он почувствовал жалость. Она, бедняжка, была так зависима от всего: от людей, которые раньше могли дать ей работу, а могли и не дать, от мужа, относившегося к ней как к вещи, от обстоятельств и даже от язычка пламени, к которому тянулась так неуверенно, боясь, что в последний момент мужчина вдруг рассмеется и зажигалку уберет в карман, а она так и останется с незажженной сигаретой в тонких пальцах и жалкой улыбкой на бледном лице. Зато он успокоился. «Наезда» с ее стороны не будет. Они, похоже, встречались без взаимных обязательств. Оба при семьях, при делах. Вытащил из пачки сигарету, прикурил сам, несильно затянулся, прошелся по комнате, тронул несколько вещиц, пожал плечами, потому что их не узнал, потом спросил:

– Ну? Ты мне расскажешь?

– О чем? – удивилась Лора.

– О нас.

– Не понимаю.

– Последний визит сюда, в Нахаловку, закончился для меня ударом по голове и частичной потерей памяти.

– Ты серьезно?!

– И мой лучший друг, капитан Свистунов, считает, что это дело рук Славика.

– Славика?

– Но ты же со мной спала. Ведь так?

– А что я могла сделать? Что? Ты влез ночью в это окно, когда я стояла и курила, и даже не спросил меня, хочу я или не хочу. Просто схватил, потащил на кровать, потом… – Она словно захлебнулась.

– Но надо же, наверное, было кричать, – сказал он неуверенно. Потому что не мог представить себя в роли насильника, который поцелуем зажимает женщине рот и тащит ее в постель.

– Кричать?! Ты не представляешь, в каком аду я живу!

Он поморщился:

– Зачем же так театрально? По-моему, ты живешь в достатке. Не работаешь, целыми днями валяешься на диване, куришь одну сигарету за другой и изнываешь от скуки. И не надо врать: ты меня ждала. Ты знала, что я приду. Стояла у окна, курила и ждала. И от скуки меня впустила. Потому что тебе не хватает острых ощущений.

Она расплакалась:

– Как это жестоко… В чем ты меня упрекаешь? В том, что вышла замуж за богатого человека?

– Ты вышла замуж за бандита.

– А что мне было делать? Что? Думала, дурочка, я одна такая. Королева красоты. Весь мир будет у моих ног. Как же! Знаешь, сколько желающих? Думала: если надо переспать с кем-нибудь из членов жюри, что ж, и пересплю. Ничего, перетерплю, лишь бы добиться успеха. Блистать на подиумах в Париже, подписывать миллионные контракты. Но желающих оказалось так много! Больше, чем членов жюри, – она всхлипнула. – А за мной никого. И никому я не нужна. В общем, обошли меня. А что я еще умею? Пошла в модели, перебивалась случайными заработками. Ведь для того чтобы пробиться в мире моды, нужна сумасшедшая удача. Ну какой тут может быть талант? Мы так друг на друга похожи! Высокие, худые, стройные, одинаково смазливые и готовые на все. Не повезло. В двадцать четыре я поняла, что и не повезет. Поздно. Поезд ушел. Что дальше? Двадцать пять – это уже закат карьеры, тридцать – ее конец. Спиртное, сигареты, бессонные ночи. Кожа портится, фигура тоже. А молодые напирают. На подиумах царят школьницы, в тридцать про тебя уже говорят: старуха. Старуха! А какой закат, если карьеры, собственно, и не было? Так, рядовая рабочая лошадка. А тут Славик. Богатый. Предприимчивый. Какая мне разница, откуда у него деньги? В сущности, для чего все? Для чего женщина становится звездой? Чтобы удачно выйти замуж, обменять славу на деньги. Поклонение толпы на звонкую монету и уверенность в завтрашнем дне. Потому что, как ни крути, она все равно – женщина. А миром правят мужчины. Ей надо к кому-то прислониться. Я считаю, что мне повезло. Все могло закончиться гораздо хуже. По крайней мере, я жена, – усмехнулась Лора.

– А я?

– Что ты?

– За меня ты не хотела выйти замуж?

– За тебя?! Замуж?! Да мы знакомы месяца два, не больше! И потом: я же не дура! Променять богатого Славика, особняк в Нахаловке, машину и бриллианты на какого-то следователя прокуратуры! Пьющего, да еще с двумя детьми! Я что, похожа на дуру? – повторила она.

– Как это? – оторопел он. Как два месяца?! А рулетка, рестораны, огромные деньги, которые он на нее тратил, а черный «Мерседес»? – Как это два месяца?! Да не может быть!