Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

сдал анализ на СПИД, а заодно и на прочие венерические заболевания. Якорь послужил идеальным алиби. Он даже слегка приподнял им настроение, потому что Сесилия издала нечто похожее на смех, когда он поднял свитер и рассказал о Марселе.

– Моряк Мартин Берг, – произнесла она почти обычным голосом, лёгким и глубоким. – Вот уж не подумала бы.

На самом деле ему хотелось рассказать о Дайане. Сесилия давно спала, а он лежал и мысленно формулировал признание. Как-то он даже пришёл к ней на Кастелльгатан с твёрдым намерением облегчить душу. Однокомнатная квартира была холодной и больше, чем когда-либо напоминала монастырскую келью: пустые белые стены, пустые подоконники, голый дневной свет. Пустой холодильник. По её словам, ела она в основном в «Юллене Праг». Лицо у Сесилии было бледным, на нём отчётливо проступили линии скул и подбородка. Пояс на фланелевых штанах был застегнут на последнюю дырочку. Она несколько месяцев не стригла волосы, и, гладко причёсанные, они были собраны в пучок на затылке. В этой полученной по наследству песцовой шубе она напоминала покинутую всеми русскую княжну. Хотелось посадить её в сани и отвезти куда-нибудь, где есть камин, борщ и балет Большого театра.

Он так и не решился. Вместо этого он, как приговора, ждал анализа крови. Когда через несколько недель пришли результаты, он сто раз успел представить себя лежащим при смерти, и тот факт, что все тесты оказались отрицательными, положил конец мучительным фантазиям о похоронной процессии, белых лилиях и посмертном успехе шедевра под названием «Сонаты ночи».

* * *

Пока Сесилия писала свои дипломные работы – она защищала магистерскую по истории идей и кандидатскую по языку, – Мартин готовил в её плохо обустроенной крошечной кухне. В секонд-хенде он за несколько крон нашёл керамический казан и французскую поваренную книгу Джулии Чайлд. Выбирал блюда, готовить которые нужно было долго и в несколько этапов. Оказалось, что курица целиком стоит вовсе недорого. Но её нужно нафаршировать, добавить специи, следить за ней в ненадёжной духовке, периодически поливая стекающим жиром. Он взбивал домашний майонез. Научился готовить яйца пашот. Он ждал сезона раков, потому что Сесилия всегда радовалась, когда что-то можно есть руками, а пока покупал бюджетные креветки и мидии в «Фескекорка». Готовил айоли по рецепту Джулии Чайлд. Жарил в масле камбалу. Три часа варил томатный соус с красным вином. Научился печь хлеб. Поскольку после четырёх утра Мартин всё равно уже не спал, он вставал и готовил тесто, а пока оно подходило, ждал газету и пил кофе. В темноте горел красным индикатор включённой духовки.

Когда Сесилия не писала, она хотела спать. Уже в девять забиралась под толстое одеяло, сворачиваясь там, как ёжик. Просыпалась, когда ложился он, расслаблялась в его объятьях; они не говорили друг другу ни слова, он держался, пока не замечал, что она теряет контроль; звуки, которые она издавала, забывая о себе, когда всё её тело сотрясала дрожь.

По утрам она не слышала будильник.

Через неделю после возвращения Мартин отправился в библиотеку за книгами для углублённого курса по литературоведению. Ему даже абонемент обновлять не пришлось. После этого семестра ему останется только магистерская работа и выпускные экзамены. А потом стипендия закончится. И кем станет бедный гуманитарий? Он может заняться докторской. Может взять ещё пару курсов и стать библиотекарем. Можно применить философию и литературоведение на учительской стезе. Пойти работать в гимназию… Мартин вспомнил одноклассников. Но, чтобы не почувствовать всю безутешность жизни, ты должен встать у доски не раньше, чем пройдёт как минимум десять лет с тех пор, как ты встал со школьной скамьи.

На обратном пути ему казалось, что весь город может уместиться у него на ладони. Тихие белые аллеи, по которым медленно прокладывают борозды одинокие фигуры в тёмных пальто. В это время он обычно бродил по Сен-Жермен, заходил в какое-нибудь кафе с полом в шашечку и зеркалами на стенах. Здесь же в одних и тех же кафе сидели одни и те же люди, обсуждая одни и те же темы, в магазинах продавалась одна и та же еда, вид из окна не менялся, равно как и трещины на потолке, в который ты глядел.

Но кое-что произошло: его напечатали. Обычной бандеролью пришла книга. На ярко-синей обложке антологии выделялось чёрное название «80-е». Внутри два столбца, по пять имён в каждом, одно из которых МАРТИН БЕРГ.

Он прочёл свой текст и пробежал глазами чужие. В любом случае, получился хороший рассказ. Ему за него не стыдно. Напротив, он должен написать продолжение. Кто угодно способен сочинить хороший рассказ. Ковать надо, пока горячо, подумал Мартин, немедленно осудив себя за использование клише. Надо брать себя в руки – чёрт, надо сделать большой и полифоничный дебютный роман, к тому же он уже почти готов.

В конце января пришла посылка, которую он отправил из Парижа в один из последних дней. Там были прошлогодние записные книжки: всевозможные заметки, письма и рукописи; ящик был слишком тяжёлым, чтобы везти его с собой в поезде. В обычной ситуации он бы боялся, что посылка потеряется – примерно как у Хемингуэя, чья жена Хэдли забыла рукопись в такси и она навсегда исчезла, – но сейчас он об этом даже не задумался.

Мартин нашёл черновик «Сонат ночи». Потом написал на коробке «ПАРИЖ» и поставил её в шкаф.

В один февральский день на Каптенсгатан появился Густав с бутылкой вина и пакетом рождественских булочек, которые он обнаружил в морозилке. Они не виделись почти два месяца. Единственной весточкой была открытка, полученная пару недель назад: Алоха! По-прежнему в плену у бабушки, считаюсь выздоравливающим. Увидимся, вероятно, в февр.!

Он, похоже, набрал вес, хотя во всей этой одежде понять трудно. Под пальто у Густава оказалась вязаная кофта с норвежскими снежинками, а под ней приличный чёрный свитер, без дырок и спущенных петель.

– Рождественский подарок от бабушки, – объяснил Густав. – Она настаивает, чтобы я носил вещи из кашемира. Не в моём стиле, но зато офигенно тепло. Где все? – спросил он, открывая холодильник.

– Ну, Андерс, наверное, на работе.

Густав задумчиво кивнул, как будто Мартин произнёс нечто необычайно глубокомысленное. Потом вытащил сыр и понюхал его.

Мартин включил кофеварку и поинтересовался:

– Как Рождество?

– Сносно. Бабушка слегка доставала. Говорила, что я не должен перенапрягаться, требовала, чтобы я остался. Ну, мне и пришлось. – Густав закрыл холодильник, сел на стул и тут же начал раскачиваться. На пятке одного носка зияла дыра.

Мартин засыпал кофе в фильтр.

– А теперь что собираешься делать?

– Вернусь