Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

…А там ее ждала трагическая весть — такси, в котором ехали домой ее муж и сын, попало в страшную аварию, столкнувшись с бензовозом. Она слушала следователя, и не могла до конца осознать — самых любимых ее людей нет больше на свете, а она жива только потому, что вместо того, чтобы быть с близкими, ехать домой, и, если суждено, разделить с ними их участь — занималась преступлениями других людей, сама стала соучастницей, и изменить теперь ничего нельзя, и никого нельзя вернуть.

Раздавленная горем, она не могла никого видеть. К ней приехала мадам Перейра, долго сидела возле ее кровати, ни слова не говоря. Словно издалека, Эвелина слышала, как та о чем-то шепталась с Сашей, но голоса сливались для нее в сплошной невнятный гул. Саша и Ясмин неотступно находились рядом, занимаясь похоронами, а затем — поминками. Стоя у могил, Эвелина сквозь туман застилавших реальность слез вновь видела темные глаза старой дамы, ее узловатые пальцы, сжимавшие рукоятку зонта…

Когда минуло девять дней, мадам Перейра вновь явилась к Эвелине домой и, попросив Сашу оставить их вдвоем, спросила:

— Деточка, ты должна собраться и ответить мне всего лишь на один вопрос — секретности Ордена что-нибудь угрожает?

И когда Эвелина бессильно покачала головой, с облегчением похлопала ее по плечу, глубоко вздохнула и поднялась. Но та вдруг подняла измученные глаза на старую даму: — Мадам командор…

— Да, детка, говори.

— Я прошу принять мою отставку. Я больше не могу исполнять мои обязанности.

— Я ждала этой просьбы, — грустно сообщила тангера. — Думаю, мы ее удовлетворим.

С того дня ее оставили в покое и она больше никогда не слышала ни о мадам Перейра, ни о мадам де Бофор, ни о самом Ордене. Саша и Ясмин продолжали ее навещать — сначала часто, потом стали приходить реже, а потом, в один прекрасный день просто исчезли. Эвелина не удивилась и не возмутилась — кому же понравится видеть ее бесконечно печальное лицо и глаза, неизменно наполненные слезами… И она постаралась навсегда изгнать воспоминание о Палладе из памяти. Лишь однажды, несколько месяцев назад, просматривая французскую новостную ленту, натолкнулась на сообщение о смене руководства в Фонде. Дочитала статью до конца и равнодушно закрыла сайт.

— Но каким-то образом Горский снова стал вашим пациентом?

— Что значит — снова? До бойни в Серебряном бору он не был моим пациентом. Но спустя несколько месяцев нашел меня и уговорил стать его врачом. Я была вынуждена, ведь я не могла допустить, чтобы он пошел со своими проблемами к другому психиатру. Но недавно он перестал приходить на прием. Вот, собственно, и все.

— И все? — Виктор поднял брови. — Но этого не может быть.

— Но это так.

— А вы сами когда-нибудь встречались с этой… мадам де Бофор?

— Да. Однажды. Я приезжала в Париж по специальному приглашению Ордена. Меня возводили в ранг вице-командора.

— Звучит внушительно.

— На деле со мной просто встретилась мадам де Бофор и вручила мне грамоту.

— Грамоту?

— Хотите взглянуть? Она у меня где-то здесь…

— Любопытно…

Эвелина подошла к письменному столу и порылась в одном из ящиков. То, что она достала оттуда, повергло Виктора в шок. Перед ним был самый настоящий пергамент — светло-коричневого цвета, с текстом, начертанным острым готическим шрифтом. Виктор попытался прочитать, но не смог разобрать ни слова.

— О чем здесь говорится?

— «Pro Deo amur et pro Christian poblo et nostro commun salvament, d’ist di en avant…»

— Что, что?..

— «Во имя любви Божьей и во имя христианского народа и нашего общего спасения, отныне и вовеки, настоящим даровано Эвелине Арнтгольц право приговаривать по справедливости и вершить возмездие над всяким, кто возомнил себя выше господа бога, и кто посмел пренебречь заповедями его…»

— Вы это серьезно?..

— Здесь так написано, — она пожала плечами с самым хладнокровным видом. — Взгляните сами.

— Я не понимаю, — он отвел ее руку.

— Это старофранцузский. Говорят, что придумала текст сама Катрин де Бофор.

— Де Бофор… — задумчиво протянул Виктор. — Однако, эта фамилия слишком часто возникает в связи с кровавыми преступлениями. Вы уверены, что под ней скрывается палач, а не преступник?

Эвелина усмехнулась: — Я давно уже ни в чем не уверена.

— Где вы встречались с этой мадам?

— В Фонде. Но останавливалась я в Берси. Там у них квартира для агентов и на тот момент она пустовала. Мне разрешили там пожить. Если хотите, я могу вам дать адрес.

— Дайте.

При скудности информации и эти крохи — хлеб. Эвелина протянула ему лист бумаги и короткий тупой карандаш: — Пишите!

И продиктовала ему адрес.

— Я могу одеваться? — не без сарказма спросил Виктор.

— Одевайтесь, — милостиво разрешила она…

…Спустя пару дней Виктор, придя на работу, получил на проходной отпечатанное на принтере анонимное письмо, с подробными инструкциями. И на Введенское кладбище отправилась группа эксгумации, чтобы в одной из могил найти полуистлевшее тело Мигеля Кортеса де Сильва и Эстебес, виконта Вильяреаль.

Апрель 2015 года, Лондон

Иногда муторное течение времени прерывается, словно оглушительным гудком паровоза, каким-то брошенным вскользь словом или оброненной фразой, от которых сердце сначала замирает, как будто остановилось навсегда, а потом начинает стучать с невероятной силой, грохоча артиллерийской канонадой. Приходит осознание — так больше невозможно, необходимо действовать, а иначе в жизни, утекающей, словно вода, меж пальцев, вообще нет никакого смысла. И таким словом, услышанным Катрин от мужа, стало «Не понимаю».

— Не понимаешь — что? — Катрин очнулась от своих мыслей. Она только что уложила Антона спать и собиралась потратить два свободных часа на сезонную сортировку одежды и обуви — было необходимо достать летние вещи и убрать так называемые «зимние». Так называемые — потому что москвичи сочли бы их, скорее, демисезонными. В Лондоне уже было по-летнему тепло, почти жарко, и Булгаков, приходя домой, кидал в стирку влажную от пота рубашку.

— Не понимаю, почему надо заниматься разбором вещей, вместо того, чтобы… отдохнуть, — он притянул ее к себе. Катрин отстранилась: — Мне некогда отдыхать. Пора достать твои футболки.

— Родная, все равно на работе у меня строгий дресс-код. When I don’t wear my scrubs[369], — добавил он.

— Почему ты говоришь по-английски? — раздраженно поинтересовалась она.

— Не знаю, — он пожал плечами. — С некоторых пор я ловлю себя на том, что многие вещи мне проще выразить по-английски. Например… I’m crazy about you…[370]