Все не случайно - Вера Алентова

Когда Юле было три года, мы с ее папой разошлись, но это, как мне казалось, никак не отразилось на ней: уже взрослой она вспоминала это время как счастливое. Папа приходил каждое воскресенье, и они отправлялись гулять, потом обедать в ресторане, и весь день был посвящен только ей. Такого внимания от папы, пока мы жили вместе, Юля не получала. Когда у папы появилась дама сердца, он познакомил их, и Юля стала по воскресениям бывать у них в доме.

Мы прожили врозь почти четыре года, и отправной точкой нашего воссоединения тоже стала Юля. Летом Володя снимался в Орле, а мы с Юлей собирались ехать на гастроли через этот город. Володя просил сообщить телеграммой дату и номер поезда, чтобы побыть с нами хотя бы 15 минут на платформе во время стоянки. Но я ничего ему не сообщила: я уходила от него навсегда и считала пятнадцатиминутную встречу с дочерью на вокзале ерундой. Даже какой-то показухой. Когда поезд остановился в Орле, мы сидели в вагоне и безмятежно смотрели в окно. И вдруг Юля так жалобно сказала: «А здесь мой папочка!» – и это заставило меня впервые задуматься… Эта ее фраза стала началом последующих событий, оказалась поворотной в моей жизни, и в конце концов мы с Володей вернулись друг к другу. В первый раз в первый класс мы повели Юлю вместе с мужем – и остались вместе уже до конца.

Когда Юля училась в школе, меня попросили приготовить сказку с ребятами Юлиного класса к какому-то празднику. Я приготовила, и все остались очень довольны. Юля в сказке задействована не была: мне казалось, у нее нет актерских способностей. Еще до школьного спектакля я пыталась понять, пойдет ли дочь по моим стопам, разыгрывала с ней маленькие сценки и сделала вывод, что этого дара у дочки нет. Моя мама не хотела, чтобы я становилась актрисой, но я считала и считаю до сих пор, что это самая лучшая в мире профессия, и я бы совсем не возражала, если бы Юля выбрала ее. Другое дело, что заниматься ею должны взрослые люди, детям это не полезно во всех смыслах. Когда Володя снимал «Розыгрыш», он хотел для пятилетней Юли придумать какой-нибудь эпизод и снять ее в фильме, но я не разрешила.

Итак, в школьной сказке Юля занята не была. Но не только потому, что я не считала ее лучшей кандидатурой, в любом случае неудобно давать главную роль дочери, ведь другие дети обязательно сочли бы такой выбор несправедливым. Мне не хотелось, чтобы дети столкнулись с несправедливостью и блатом в восьмилетнем возрасте. Но мне даже в голову не могло прийти, что это обидит мою девочку. Я всегда говорила ей, что она самая лучшая и самая любимая. Тогда почему же мама вообще не взяла меня в спектакль? – думала она. И вполне справедливо думала. Конечно, надо было с ней поговорить, найти нужные слова.

Уже взрослой Юля сказала, что тогда, в детстве, ее это очень обидело, и она помнит это чувство по сей день. Вообще неожиданно выяснилось, что обид и претензий к нам с папой у нее немало…

Из-за границы мы привозили Юле красивые вещички, но надевать их в школу не разрешали. Даже на дискотеку. Я полагала, что и на празднике стоит следовать обычному «дресс-коду», потому что дети живут в семьях с разным достатком. Я не хотела, чтобы моя дочь одевалась лучше, чем девочка с соседней парты. На Юлины рассказы, что все одеты в роскошные фирменные вещи, я отвечала, что она, конечно, замечает только самых ярких и вызывающих.

Кто-то из родителей мог, конечно, выезжать, как мы, за рубеж, но в основном в стране в то время с красивыми импортными вещами было туго, даже яркие резиночки для волос считались редкостью.

С малых лет мы подбирали дочке одежду в одной гамме, чтобы выглядеть элегантно и скромно. Подбирали вместе, а когда Юля пошла в детский сад, она уже старалась выбирать одежду самостоятельно, а выбрав, спрашивала меня: это «под цвет»? «Под цвет» жил с нами долго, пока мода резко не поменялась, и теперь уже Юля говорит мне: не надо «под цвет», так сейчас не носят!

В общем, на подростковой дискотеке я считала главным, чтоб было «под цвет», скромно и элегантно.

Прежде, выезжая за границу, я даже терялась: глаза разбегались от обилия красивых детских вещей. В одном магазине во Франции я увидела детское белье, трусики и лифчик с названием «Для дебютанток». Юле тогда было 10–11 лет, и я подумала, что такой подарок она непременно оценит по достоинству. Как славно это было рассчитано на девичью психологию: девочке, может, и не нужен еще лифчик – но ей хочется быть взрослой! И если она носит такое белье, то подтверждает свой взрослый статус.

По-моему, для Юли это был самый желанный подарок – и самый запомнившийся. Когда она переодевалась для урока физкультуры, лифчик заметили все одноклассницы, и он стал предметом обсуждения и зависти, хотя, конечно, зависть – не лучшее чувство. Еще и поэтому я не разрешала Юле надевать в школу вещи, купленные за границей.

Но однажды я воочию увидела школьную «роскошь». Оказалось, что все правда, что Юля описывала их дискотеку точно. Высоченные каблуки, стразы, яркая косметика и фирменные вещи, которых и у меня-то не было, – все это сверкало и переливалось, и носили это девочки-подростки, которые и ходить-то на шпильках не умеют. Я искренне пожалела свою «Золушку» в простых чулочках. Я представила, как ей было горько, как она на меня обижалась.

Конечно, в школе нельзя было допускать подобного безобразия – но оно существовало! И эта ярмарка тщеславия стала причиной переживаний моей дочери в таком трудном переходном возрасте. Когда я все увидела своими глазами, то почувствовала себя ужасно виноватой перед Юлей. Но вместе с тем поняла, что все равно не смогла бы участвовать в соревновании, где родители стараются друг друга перещеголять. Моя душа не выдержала бы этого марафона родительских амбиций. Да и просто материнская ответственность не позволила бы вовлекать ребенка в эти игрища. Я и тогда считала и по-прежнему уверена, что подобного не должно существовать в школе, что это опасно для детских душ: конкуренция рождает черную зависть и злобу.

Наш привычный мир менялся. Люди, жившие прежде в относительно одинаковой для всех бедности, стали, как только появилась возможность, одевать детей подороже, а некоторые старались всячески продемонстрировать свое богатство. Я это взрослое безумие не сразу заметила. Его результат – целое поколение, считающее себя центром земли только потому, что их родители богаты. Дочку моей подруги дети во дворе не принимали в свои игры, потому что у девочки не было фирменных джинсов. Девочка понимала, что джинсы стоят дорого, что мама не может их купить, поэтому не плакала – плакала ее мама, моя подруга. Она растила дочь без мужа и жила так бедно, что спали они с дочерью вдвоем на раскладушке в крохотной съемной комнате.

Когда я была ребенком, нас воспитывали строго. Страна только выбиралась из военного кошмара, люди жили тяжело, ели скудно, одевались небогато, и нам внушали дома и в школе, что ценность человека – совсем не в богатстве и не в дорогой одежде.

А ведь это и есть правда!

То же самое я внушала своему ребенку и, думаю, преуспела. Во время учебы в творческом вузе она столкнулась с «золотой молодежью», и у Юли никогда не возникало желания примкнуть к этой публике, и относилась она к ней с изрядной долей иронии. Многие дети известных родителей, сбившись в стаю, считали себя существами высшего порядка и через губу разговаривали с «простыми смертными». Юле мы объяснили еще в детстве, что интеллигентный человек обязан разговаривать одинаково вежливо, уважительно и без заискивания и с дворником, и с королем.