Счастье на бис - Юлия Александровна Волкодав

чем их с Сашкой принципиальная разница: Тоня не обижается, не начинает копаться в себе и искать причины в себе же. Слишком легкий характер. Просто принимает происходящее как данность, как погоду за окном.

– У Всеволода Алексеевича сегодня настроение «не подходи – убьет», – замечает она, когда они с Сашкой выходят во двор покурить.

Сашка покурить, Тоня – подышать свежим воздухом. С наступлением темноты становится довольно прохладно, Сашка старается лишний раз окна не открывать, курит во дворе. А Тоню на природу тянет после московских каменных джунглей.

– Сама не понимаю, что с ним, – пожимает плечами Сашка. – С утра нормальный был, тебя ждал.

– Да бывает. Мы раньше шутили, что надо табличку заказать предупреждающую, как на трансформаторных будках, и вешать ему на дверь гримерки, – хмыкает Тоня. – Обычно его вот так переклинивало, когда в личной жизни что-то не ладилось. Очередная красавица требовала очередной «мерседес», например. Ты ничего с утра не требовала?

Последняя фраза произносится тем же легким, шутливым тоном, но Сашка давится дымом и резко оборачивается к подруге. Была бы на ее месте Нурай, дело кончилось бы плохо. Но Тоня не способна на злую иронию, и Сашка это прекрасно знает.

– Все поняла, да?

– Конечно, – усмехается Тоня. – Раньше ты от него как от чумного шарахалась. Дистанцию держала даже не пионерскую, а еще больше. А теперь наоборот, отойти боишься. Словно он исчезнуть может. Ну и по взгляду все понятно. Я же знаю, как он смотрит, когда… Ой, Саш, дай сигарету, а?

Сашка хмыкает, но кидает подруге пачку со вложенной в нее зажигалкой. Дурной пример заразителен.

– Он не ругается, что ты куришь?

Сашка качает головой.

– По-моему, ему даже нравится. Я стараюсь запах смывать, но бесполезно же, сама понимаешь. И ему нравится. Самому-то нельзя. Хотя иногда тоже вот так сигаретку стреляет. Прости меня, Тонь…

– За что?

Вот ведь святая душа. На лице искреннее непонимание. Женская дружба, конечно, от мужской отличается. Нет в ней особых принципов и моральных установок. Это парни не пожертвуют другом ради девки, а подруги сплошь и рядом делят мужиков. Но у Сашки всегда был собственный кодекс чести. И теперь смотреть Тонечке в глаза сложно.

– Саш, ты с ума сошла? Это было сто лет назад. Один раз, без продолжения. Он уже сам забыл!

– Не забыл.

– Не важно! Ты же знаешь все подробности. И знаешь, сколько у него было после? На моих глазах в том числе. И его ничего никогда не смущало.

– А меня смущает.

Сашка ковыряет землю ногой, забыв, что на ней домашние тапки, вообще-то. Мохнатые, с пандами. Всеволод Алексеевич купил, разумеется. Сама она долгое время ходила в больничной сменке, белых растоптанных сабо. Туманов в конце концов возмутился, его крайне раздражали любые признаки больницы, и купил ей это мохнатое недоразумение.

– Если хочешь знать, я очень рада, что все так случилось.

– Рада?

– Да. Ему всегда было нужно, чтобы его любили, но эту любовь он сам себе придумывал. Ну не его бессмертная душа требовалась тем откровенным… кхм… которые окружали его в последние годы. А с тобой ничего придумывать не надо. В тебе этой любви – ложкой черпай. Большой Севушка подарок получил под старость лет. И я даже не уверена, что заслуженный. Он хоть не обижает тебя?

– Что?! Нет, конечно! Он заботится. Ну, как умеет…

– Понятно, – усмехается Тоня. – Севушка в своем репертуаре. Нет, Саш, даже не думай. Все сложилось так, как должно было.

– Но у тебя Кирилл.

– Который ему на хрен не нужен. И он Кириллу тоже. И как ты себе это представляешь сейчас? Вот даже если бы он захотел. Я должна бросить дом, Кирилла, ансамбль, свою жизнь? Переехать сюда и ходить за ним след в след, как ты ходишь? Ради чего? Я его люблю, но не настолько. А ты – настолько. У тебя взгляд не поменялся, ты знаешь? Ты на него смотришь, как смотрела, когда мы познакомились.

– А что должно было измениться? – пожимает плечами Сашка.

Ответить Тоня не успевает, потому что окно над их головами распахивается.

– Девочки… вы там… заночевать… решили? Саша… Саша уже все поняла по паузам между словами. Недокуренная сигарета летит в кусты, а Сашка летит в дом. Ничего особо страшного пока, он вовремя позвал. Непонятно только, почему вдруг? Понервничал? Ну не из-за футбола же?

– Пойдем… в спальню. Чтобы Тоню… не пугать, – просит он, закатывая рукав.

– Не маленькая, не испугается. Тоня, поставь чайник, пожалуйста. Там в холодильнике банка с перетертой клюквой есть. Две ложки на чашку. Спасибо!

А сама уже набирает шприц. Обычный вечер, ничего особенного. Тоня шуршит на кухне, Сашка медленно вводит лекарство, а потом, сидя на корточках перед его креслом, держит за руку и ждет, когда дыхание станет нормальным. У них обоих. Потому что страшно каждый раз. И еще неизвестно, кому больше.

Декабрь

Сашка сидит на подоконнике в гостиной и курит в открытую форточку. Четыре часа утра. Официально первое декабря наступило четыре часа назад. Здесь, в Прибрежном, верить календарю довольно сложно. Какой декабрь, если листья только-только начали желтеть? К тому же в их саду полно вечнозеленых растений: кипарисы, можжевельник какой-то, название которого только Всеволод Алексеевич знает, кизильник, елка, в конце концов. И даже пальмы, которых на их участке нет, зато есть у соседа, не желтеют и не облетают, вполне могут сойти за вечнозеленые. Ну и какая, к черту, зима?

Надо думать, первое декабря тысяча девятьсот сорок мохнатого года в Москве выглядело совершенно иначе. И ощущалось тоже иначе. Про поколение Туманова часто говорят, что оно удивительно сильное, работоспособное, здоровое. Ирония в том, что все слабые и нездоровые дети войны – войну и первую мирную пятилетку просто не пережили. В голоде, в холоде, без нормальных лекарств, предоставленные чаще всего сами себе, они умирали не только от разрывов бомб, но и от элементарной ангины. А те, кто остался и дожил до старости, конечно, выделяются на фоне следующих поколений, разбалованных антибиотиками, прививками, школьными медосмотрами и витаминными комплексами.

Сашка потягивает из кружки растворимый кофе и прикуривает новую сигарету. Редкостная дрянь этот растворимый «эспрессо». Но варить себе одной настоящий кофе, да посреди ночи – уже наглость. Нечасто ее посещает бессонница, обычно у них Всеволод Алексеевич по ночам мается. Он уже привык, не пытается уснуть через силу, наливает себе кофе и включает телевизор. Но сейчас он спокойно досматривает десятый сон, а Сашка кукует на окне.

Подозрительно теплым веет