Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Если ты Больверк, пойди и встань со своей стаей.

Голос его дрожал от ярости, которую ему трудно былосдерживать.

Я заморгала:

— Прости, как ты сказал?

— Если ты действительно Больверк нашего клана, то тебенадо встать с нами.

Он встретил мой взгляд и не дрогнул, не смягчился. Я всеждала, когда он обретет стойкость. Только мне даже и не снилось, что это будетвот так.

Джемиль шагал через зал, держа на руках Стивена. Грегори всееще цеплялся за руку брата, и они шли все вместе. Когда Джемиль снова оказалсяс волками, Ричард произнес:

— Грегори — не наш. Ему не место среди волков.

Я не слышала, что сказал Джемиль, но думаю, что он пыталсяубедить Ричарда в ненужности такого приказа. Ричард мотнул головой, и тутДжемиль совершил ошибку. Он оглянулся на меня, и его глаза просили о помощи.Такое он делал много раз, и многие из волков тоже. Сегодня Ричард это видел,понимал и не собирался терпеть.

Он схватил Грегори за руку и попытался оторвать его отСтивена. Стивен вскричал и вскинулся на руках Джемиля, обеими руками цепляясьза брата.

С меня хватило. Плевать мне, что Белль все слышит. Я пошла кстае.

— Ричард, ты поступаешь жестоко.

Он не прекратил попыток расцепить братьев.

— Я думал, ты хотела, чтобы я был жесток.

— Я хотела, чтобы ты был не жесток, а силен. — Яуже почти подошла к ним, хотя и не знала, что я буду делать, когда дойду.

— Ты сильна — и ты жестока.

— На самом деле я сильна и практична, но не жестока.

Я уже стояла возле них и понимала, что не посмею ни к комупритронуться. Стоит мне тронуть Ричарда или близнецов, и насилие перейдет нановый уровень. Я это чувствовала.

Стивен жалобно визжал, как младенец, которого поедаютзаживо. Он скреб руками, стараясь удержаться за Грегори. Грегори плакал истарался не отпустить Стивена.

— Практичность — это сказать, что ты выставляешь насслабыми перед членом Совета. Жестокость — сказать, что я стала Больверком,потому что ты слабак и сам им быть не можешь.

Он перестал растаскивать близнецов, и Джемиль воспользовалсямоментом, чтобы ускользнуть с ними. Конечно, при этом он оставил меня сРичардом лицом к лицу. И это был один из тех моментов, когда я понимала,насколько Ричард внушителен физически. Он из тех крупных людей, которые обычноне кажутся крупными, но вдруг начинают казаться, и тогда ты бросаешься наутек —обычно слишком поздно.

Мы стояли, вызверясь друг на друга. Я не злилась, пока он нестал давить на Стивена и Грегори. Но когда я разозлюсь, я обычно остаюсь в этомсостоянии. Я наслаждаюсь собственной злостью — такое у меня единственное хобби.С десяток едких замечаний плясали у меня на языке, и потому я взяла рот назамок — боялась того, что оттуда выпадет, если я его открою.

Я шагнула вперед, сокращая оставшееся расстояние. И теперь яувидела еще что-то, кроме гнева, в его глазах: страх. Он не хотел, чтобы яподходила близко. Класс.

Но я пошла вперед, и Ричард шагнул назад и лишь потомсообразил, что сделал. Я шагнула к нему еще раз, и он остался на месте. Я шла,пока пышная юбка моего платья не задела его ноги — накрыла краем носки егоначищенных сапог. Мы стояли так близко, что намного естественнее нам было бысоприкоснуться, чем стоять просто так.

Я посмотрела вдоль его тела, встретилась с ним взглядом, и вмоих глазах читалось знание. Я помнила все, что скрывал его официальный костюм,каждый дюйм этого тела.

Когда я подняла глаза, Ричард не смотрел мне в лицо: онсмотрел на мое декольте. Я глубоко вздохнула, заставив холмы грудей подняться иопуститься, будто их толкала изнутри невидимая рука.

Он поднял глаза от моей груди, посмотрел в глаза. Ярость вего лице была почти самодостаточной. Гнев без цели и без формы. Как леснойпожар, который начинает с пожирания деревьев, а потом в какой-то момент начинаетжить своей жизнью, будто ему даже не нужно уже топливо, ничего не нужно, чтобысуществовать. Он горит, ширится, уничтожает, и не потому что ему нужно горючее,а просто потому, что он пожар.

Я ответила на ярость Ричарда собственной яростью. Его пожарбыл нов, он еще не успел прогореть до души, выжечь себе пространство, гденичего нет, кроме гнева. Мой был стар, почти сколько я себя помню. Если Ричардхочет драться, можем драться. Если он хочет трахаться, можем трахаться. В этотмомент и то, и другое будет почти одинаково разрушительно — для нас обоих.

Его зверь встрепенулся на зов гнева, как пес на зов хозяина.Сильные эмоции могут вызвать перемену, а эта была настолько сильной, насколькоэмоция у Ричарда может быть.

Энергия его зверя дрожала, как воздух над раскаленнойдорогой в летний день, — видимая волна силы. Она танцевала по обнаженнойкоже моего тела. Когда-то он мог заставить меня кончить лишь прикосновениемэтого зверя, вбиванием его в мое тело. Но сегодня мы будем заняты другим. Ивряд ли чем-то приятным.

Мюзетт подплыла к нам в заляпанном кровью платье. Ее глазаснова стали синими. Она погружала руки в энергию Ричардова зверя, игравшегомежду нами. Она не касалась этой энергии, только играла с нею.

— О, как ты будешь вкусен, tres bon, tres bon.

Она рассмеялась тем смехом, на который оборачиваются в баремужчины. Этот звук не сочетался с засыхающей на лице кровавой маской.

Ричард впустил ярость в собственные глаза и направил на нее.От такого взгляда, я думаю, любой другой из присутствующих бы попятился. Мюзеттрассмеялась снова.

Ричард повернулся к ней лицом. Его ярости было все равно, накого бросаться, — любой подойдет.

— Здесь тебе делать нечего. Когда мы разберемся сделами стаи, тогда и только тогда мы будем разговаривать с вампирами.

Мюзетт запрокинула голову и заржала — другого слова неподберешь. Она смеялась, пока слезы не потекли по лицу, прокладывая дорожки взасыхающей крови. Постепенно смех затих, а когда она открыла глаза, они былимедово-карие.

У Ричарда перехватило дыхание. Я была достаточно близко,чтобы это заметить: он на краткий миг перестал дышать.

Запах роз был повсюду.

— Ты помнишь меня, волк! Я чувствую это по твоемустраху. — Мурлычущее контральто прокатилось по моей коже дрожью, и яувидела, как Ричард тоже передернулся. — Я с тобой поиграю потом, волк, асейчас, — она обернулась и поглядела на Ашера, — сейчас я буду игратьс ним.

Ашер все еще прижимался к стене в той полной неподвижности,которой обладают лишь старые вампиры. Он погрузился в молчание вечности,стараясь, чтобы ничего не случилось, стараясь спрятаться у всех на виду. Это неполучилось.