Stabat Mater - Руслан Козлов

Чувствую, как Ника коротко пожимает мне запястье своими тонкими и холодными пальцами:

– Ваня, не задерживайся… И осторожно там…

Искать машину для Андрея и его дочери я начинаю уже в гаражах.

Парень, едва не придавивший нас метровым колесом своего джипа, обрывает мое просительное бормотание:

– Извини, чувак, некогда.

Блондинка на серебристой спортивной каракатице, кажется, пугается нас и рвет с места так, что щебень летит из-под колес.

Идем дальше. Из распахнутого гаража торчит глазастая морда с хромированным рылом. Надо же – старый «мерседес», каких давно не выпускают. Порыкивает работающим мотором. Капот открыт, и из-за него торчит чей-то джинсовый зад…

Третья попытка.

– Простите, гражданин… Ох, извините… Гражданка…

Из-под капота выныривает женщина. Крашеные пегие волосы, сигарета в углу рта, замызганная толстовка и поверх нее – кухонный фартук с тыквами и баклажанами.

– Простите, – говорю я и собираюсь пройти мимо.

– Юноша, вы что-то хотели? – Голос у нелепой «механицы» неожиданно интеллигентный.

– Извините еще раз… Я хотел попросить отвезти моего друга и его дочь…

– А почему не на такси? – спрашивает она.

– Вызвать нечем, – говорю я, – у нас телефоны разрядились… Извините за беспокойство, мы пойдем…

Женщина вынимает изо рта сигарету и бросает в банку, стоящую на полу гаража.

– Подождите. – Она смотрит с едва заметной улыбкой. – За двадцать секунд вы извинились пять раз, и, наверное, для вас это даже не рекорд… А где ваш друг и его дочь?..

Я оглядываюсь. Андрея рядом нет… Вижу, что он сидит у закрытых ворот соседнего гаража, прижимает к себе дочь. Рука девочки безвольно свешивается ей за спину. Склоняюсь над ними:

– Андрей…

Он поднимает глаза:

– Я не знаю…

– Что?..

– Не знаю, как войду с ней домой.

– Что с девочкой?.. – Пегая «механица» подходит и присаживается на корточки перед Андреем.

– Она умерла, – говорит Андрей, прежде чем я успеваю произнести заготовленную фразу: «Ей сделали операцию, она спит после наркоза». И тогда я говорю:

– Мы из хосписа на Еловом холме. Мы не могли выйти через главный вход. Там полиция и журналисты…

– Я не знаю… – повторяет Андрей. – Не знаю, что делать…

– Я слышала про ваш хоспис и про то, что вы отказались уходить оттуда, – говорит женщина и вдруг берет и поправляет свесившуюся руку девочки, как будто перед ней обычный спящий ребенок. – Как зовут вашу дочь? – спрашивает она Андрея.

– Валерия… Лера… – Андрей смотрит на женщину со странным выражением – с мольбой и какой-то неуместной, болезненной надеждой. – Ее зовут Лера, – повторяет он.

– Им нужно попасть домой, – говорю я, – и вызвать туда скорую. Как будто они ушли из хосписа еще до протеста. Иначе не избежать полицейского разбирательства…

– Мой внук умер от СГД, – говорит женщина. – В воскресенье был ровно год…

– Вот как… – зачем-то говорю я.

– Я отвезу вас. Кто у вас дома?

– Тома и дети… – Андрей смотрит растерянно.

– Тома – это жена?

– Да…

– Если хотите, сделаем так, – мягко говорит женщина. – Вы подождете в машине, а я пойду и подготовлю вашу жену. А другим детям можно будет сказать, что Лера спит. А потом вызовете скорую…

Лезу в карман за деньгами, но тут же понимаю, как это будет грубо. Наверное, я растерян не меньше Андрея. Бормочу:

– Спасибо, спасибо вам…

Женщина качает головой:

– Всё-всё, не трудитесь. Я и так уже поняла, что вы – вежливый юноша.

Синий дым стелется за «мерседесом». Какое-то время я бездумно бреду вдоль гаражей за уехавшей машиной… Нужно вернуться в хоспис… Но сейчас хотя бы полчаса побыть на свободе, под солнцем, которого я не видел несколько дней… Хоть кофе где-нибудь выпить на сэкономленные деньги… Или нет – придумал – купить детям мандаринов! И, может быть, мороженого… Нет, мороженое не донесу… Да – лучше мандаринов и шоколадок… А! Эврика! Скоро же Пасха. Накуплю им шоколадных яиц!.. Ну и, ладно уж, выпью хотя бы малюсенький эспрессо!

…Час спустя стою у кофейни и щурюсь на солнце. Точнее – жмурюсь от удовольствия. Кофейный вкус еще не растворился во рту. Отчего-то кружится голова, будто я слегка пьяный. Но пил я только кофе. Хорошо, что я решил пойти в приличную кофейню, хотя для этого пришлось топать несколько кварталов вокруг Елового холма – к островку цивилизации возле метро. Шел мимо цветочных лавок и думал – не купить ли тюльпанов для Ники? Но тогда могло не хватить денег на яйца для всех, ведь я точно не знаю, сколько детей осталось в хосписе… Да и явиться к Нике с тюльпанами, наверно, было бы глупо… Да все получается глупо с Никой – все, что бы я ни сделал!.. Когда-то я сказал ей, что для меня достаточно просто быть рядом. Даже не рядом, а хотя бы где-то поблизости. И это правда. А сам все время лезу с какими-то пошлыми, неуклюжими ухаживаниями и, конечно, выгляжу как последний кретин… Если бы у меня был хоть какой-то опыт в этих делах! Но его нет. Точнее – только неудачный, а это даже хуже, чем никакого… Иногда я думаю: вообще, есть ли на свете женщина, с которой я мог бы чувствовать себя уверенно? Пытаюсь представить такую женщину, и почему-то всегда получается, что она – слепая. Странно. Разве я хочу, чтобы кто-то от меня так жестоко зависел – как слепой от поводыря? Нет… Или для меня важно, что она не будет видеть мою несуразность?.. Нет, и это не главное. Тогда что?.. А то, что я мог бы стать ее переводчиком! Да-да. Только переводить не с языка на язык, а из тьмы на свет. Все, что она не может видеть, я бы переводил в слова – объяснял, описывал, растолковывал. И создал бы для нее мир из слов, и, может быть, он получился бы даже лучше и ярче, чем реальный мир. Я ведь люблю слова, умею подбирать, и расставлять их, и превращать во что-то зримое, почти осязаемое. Только это умение сейчас никому не нужно. Люди забыли цену и силу слов. Считают, что слова – просто ярлычки с названиями для видимого мира. Люди стали думать, что слова вторичны. Страшная ошибка! Потому что обесцененные слова перестают действовать – убеждать, предостерегать, вдохновлять, стыдить… Слова теперь – ничто, «бла-бла-бла», обертки для пустоты. Лишенные смысла и цели, слова не могут служить скрепляющим материалом для мира, и мир расползается под собственной бессмысленностью, как Вавилонская башня. Никто больше не верит ни в твердое, ни в честное, ни в доброе слово. И, кажется, люди говорят уже только по привычке, говорят сами с собой, и ничего не значащие слова вылетают из их ртов, как мыльные пузыри, летят и лопаются… И вот как же мне жить в этом пузырьковом мире со своей допотопной верой в силу слов?.. И только она, моя благодарная Иоланта, моя слепая муза слушала бы меня и давала вдохновение творить из слов что-то не пустое, не мусорное, а ценное – такое, что не стыдно преподнести как дар и даже считать достойным материалом для строительства нового, лучшего мира…