Мари. Дитя Бури. Обреченный - Генри Райдер Хаггард

Да, это он таился невидимый за большим камнем на гребне скалы, медленно, неумолимо, с изощренным мастерством, с упорством и терпением подталкивал он этот камень к краю утеса, пока тот наконец не обрушился в урочный час на живущих внизу и не раздавил их, лишив жизни. Как мог я предугадать, что мы, актеры этого действа, все время помогали ему толкать этот камень и что его нимало не заботило, скольких из нас камень увлечет за собой в пропасть, лишь бы мы помогли ему, Зикали Мудрому, прийти к торжеству его тайной, неописуемой злобы и ненависти?

Теперь я отчетливо вижу и понимаю все происходившее в то время, но тогда я был глух и слеп – никакие «голоса» не достигали моих ушей, как они достигали – ума не приложу, каким образом, – ушей Зикали.

Но и сам он, Зикали Мудрый, был, в свою очередь, не чем иным, как орудием, как все мы, в руках Мамины и его руках, орудием некой невидимой Силы, которая использовала всех нас, дабы завершить задуманное. Так что с известной долей фатализма я прихожу к выводу, что все эти события произошли, потому что произойти им было предназначено. Недостойное умозаключение после стольких раздумий и устремлений и такое не лестное для человека, делающего хвастливые заявления о свободе человеческой воли, однако это именно то умозаключение, к которому приходят многие из нас, особенно достаточно долго прожившие в среде дикарей: здесь подобные драмы проявляют себя бурно и скоротечно и не скрыты от наших глаз масками и уловками цивилизации. По крайней мере, позволю себе утешительную аллегорию: если мы всего лишь перья, влекомые ветром, можно ли винить отдельное перо за то, что оно не летит против ветра, не летит в стороне от всех или не сворачивает?

Пора, однако, вернуться от досужих размышлений к изложению фактов.

Именно в тот момент, когда я решил уйти, чтобы заняться своими делами, оставив Садуко управляться со своими, в ворота изгороди шагнул мощный высокий Умбелази, ведя за руку женщину. С первого взгляда я понял, что она не нуждалась ни в дорогих браслетах из меди, ни в украшениях из слоновой кости, ни в редчайших бусах из розовой кости, которые дозволялось носить только особам королевской семьи, чтобы, глядя на нее, каждый видел в ней очень высокородную особу, поскольку во всех ее чертах, манере держать себя, жестах и всем, что было с ней связано, угадывалось достоинство и благородная кровь.

Нэнди Ласковая не обладала ослепительной красотой Мамины, хотя была прекрасно сложена, как и все в роду Сензангаконы. Начать с того, что оттенок ее кожи был темнее, и губы – заметно полнее, и нос – толще, и глаза ее не были такими темными и блестящими, как у Мамины. Затем ей не хватало таинственной прелести Мамины, лицо которой освещалось временами вспышками тревожного света и быстрым, сочувственным восприятием, как грозовое вечернее небо, будто сливающееся с тусклой сумеречной землей, подсвеченное пульсациями далеких зарниц, мягкими и многоцветными, словно лишь намекая, но не обнажая силу и великолепие того, что оно скрывает. Нэнди не обладала этими чарами, но ведь они доступны на земле только избранным женщинам, каких в каждом поколении рождается очень не много. Она была простой, искренней, открытой, отзывчивой и ласковой девушкой королевской крови, не более того.

Умбелази подвел сестру к королю, и она грациозно ему поклонилась. Затем, искоса бросив на Садуко взгляд, которого я не понял, а потом посмотрев на меня, она сложила руки на груди и застыла, не говоря ни слова, в ожидании, когда к ней обратятся.

Обращение же короля вышло кратким, поскольку он, похоже, еще не до конца проснулся.

– Дочь моя, – проговорил Панда, подавляя зевок, – вот стоит твой муж. – И он ткнул большим пальцем в сторону Садуко. – Он молод и отважен. Не женат к тому же. Он станет великим под сенью нашего дома, и поспособствует этому его дружба с твоим братом Умбелази. Слышал я, что ты уже видела его и он тебе нравится. Прав твоих я не ущемлю и прислушаюсь к твоим словам. А если у тебя нет возражений… – И он сонно хмыкнул. – Я намереваюсь назначить свадьбу на завтра. Дочь моя, если тебе есть что сказать, то, пожалуйста, говори сразу, я устал. Эти вечные пререкания твоих братьев Кечвайо и Умбелази утомили меня.

Нэнди огляделась вокруг, задержав открытый, искренний взгляд сначала на Садуко, затем на Умбелази, а потом на мне.

– Отец, – наконец негромко, но уверенно проговорила она, – умоляю, скажи, кто предлагает этот брак? Вождь Садуко, принц Умбелази или белый господин, настоящего имени которого я не знаю, но которого у нас зовут Макумазаном, Бодрствующим в ночи?

– Кто из них предложил… что-то не припомню… – широко зевнул Панда. – В любом случае идея-то моя, и я сделаю твоего мужа большим человеком. Есть ли у тебя что-нибудь возразить на это?

– Мне нечего возразить, отец. Я знаю Садуко, он мне очень нравится… Во всем остальном я полагаюсь на тебя. Но, – негромко протянула она, – нравлюсь ли я Садуко? Когда он произносит мое имя, чувствует ли он его здесь? – Нэнди указала на свое горло.

– Вот уж не знаю, что там его горло чувствует, – проворчал Панда. – А вот мое точно пересохло. Что ж, поскольку все молчат, вопрос считаю решенным. Завтра Садуко приведет быка для умкхолисо[92]. Если здесь у него быка нет, могу дать одного взаймы, а затем вы оба можете забрать себе новую большую хижину, которую я построил в наружном краале, и первое время пожить там. Хотите, устроим танцы, а нет – даже лучше, поскольку у меня полно неотложных дел. А сейчас я иду спать.

Панда сполз со скамьи на колени, пролез в проход своей огромной хижины, рядом с которой сидел, и исчез в темноте.

Умбелази и я вышли через ворота ограды, оставив Садуко и Нэнди наедине. Что произошло между ними, я не ведаю, но полагаю, Садуко произвел на дочь короля достаточно хорошее впечатление, чтобы убедить ее выйти за него. Возможно, еще прежде очарованную им, Нэнди было несложно уговорить. Так или иначе, наутро, без особого шума и пиршеств, за исключением разве что ритуального танца, умкхолисо, «бык для невесты», был заколот, и Садуко стал мужем дочери короля из рода Сензангаконы.

Конечно же, насколько я помню, это замечательное начинание в жизни для того, кто всего лишь несколько месяцев до этого был практически нищим и бездомным.

Могу добавить, что после нашей недолгой беседы в краале короля, пока Панда дремал, я и словом не обмолвился с Садуко о его женитьбе, поскольку с момента сватовства и до самой свадьбы он избегал меня, да и я не искал его общества. Я отправился в Наталь сразу же после его свадьбы и почти год ничего не слышал ни о Садуко, ни о Нэнди, ни о Мамине; хотя, признаюсь, о последней из этой троицы я вспоминал куда чаще, чем, быть может, следовало.

Минул год, в течение которого я занимался (или пытался заниматься) разными делами, не имеющими отношения к настоящему повествованию. По истечении этого срока я вновь оказался в стране зулусов, а если точнее, в краале Умбези. Сюда я прибыл для совершения сделки, о которой уже упоминал, – сделки, касавшейся слоновой кости и ружей и заключенной со старым толстяком Умбези или, вернее, с его зятем Масапо, представителем которого он являлся в этом деле. Не припомню, обладал ли я необходимым разрешением импортировать те ружья в Зулуленд, и потому не стану вдаваться в подробности сделки. Теперь, по прошествии стольких лет, я искренне надеюсь, что оно у меня было, поскольку считаю неправильным продавать туземцам оружие, которое они могут пустить в ход в самых разных, зачастую непредвиденных обстоятельствах.