Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

Эта безрадостная картина – далеко не самое страшное, что могло ожидать матерей вроде Людмилы Николаевны. Алексей Григорьевич сразу внес свои поправки в этот сюжет. Когда я попросила его описать смерть и похороны во время войны, он на какое-то время замолчал, а затем сказал: “Это очень болезненный вопрос. Во время боев мы, конечно, никого не хоронили. Мы просто продолжали идти вперед… а наши друзья оставались позади. Существовали специальные команды, их называли похоронные команды, они были за линией фронта… в основном люди постарше, как говорили, не годные к строевой службе. Они подбирали тела и хоронили их. Хоронили разными способами. Обычно в окопах или траншеях. В противотанковых рвах, которые там часто были. Не было никаких кладбищ”. Он замешкался, тяжело дыша, так что я попыталась подтолкнуть его к дальнейшему рассказу, задав вопрос об опознавательных знаках. “Были ли какие-то знаки – кресты, звезды или камни, чтобы обозначить эти временные захоронения?” В ответ Алексей Григорьевич воскликнул: “Господи Боже! Нам хлопот хватало с поиском мест, где можно было бы зарыть тела! Их просто запихивали в землю, конечно, без всяких там гробов, и, если повезет, мы могли раздобыть какую-нибудь деревяшку, чтобы воткнуть над этим местом, как напоминание. Приметой могло быть немного фанеры, возможно, с красной звездой – это если у нас была красная краска, конечно. В противном случае просто небольшой кусок фанеры”.

Те, кого не предали земле, просто оставались лежать в камышах или среди берез. Возможно, никого не оставалось в живых, чтобы выкопать для них могилу. Даже сегодня на прежних полях сражения осталось много старых костей. Местные жители вспоминают, как отводили взгляд от непохороненных трупов, валявшихся в руинах на окраинах городов или в лесах. Первая весна и первая оттепель после любой битвы были самым жутким временем. Одна женщина рассказывала Светлане Алексиевич: “Весной лед тронулся на Волге… И что мы видели? Мы видели, как плывет красно-черная льдина и на льдине два-три немца и один русский солдат. Это они так погибали, вцепившись друг в друга. Они вмерзли в эту льдину, и эта льдина вся в крови. Вся матушка Волга была в крови…”[743]

Чтобы увидеть, как останки собирали, помещали в ящики и хоронили после окончания войны, достаточно посетить один из больших мемориалов постсталинской эры. Типичный пример – блокадное Пискаревское мемориальное кладбище на севере Санкт-Петербурга. В центре мемориала – шедевра геометрии, мозаики из солидного мрамора, чья утешительная симметрия тяготеет всей своей массивностью к земле, – возвышается бронзовая скульптура доблестной “Родины-Матери” с каменной гирляндой в руках. Мемориал вызывает в сознании посетителя мысль о колоссальной жертве, принесенной народом, но ничего не говорит о мучениях. В 1970-е здесь проводились парады и патриотические митинги. На фотографиях можно увидеть школьников в аккуратных школьных формах: девочки в белых носочках, волосы завязаны сзади накрахмаленными белыми бантами. Дети несут знамена, маршируют и поют. Участники изображали бодрость и жизнелюбие, но видно, что происходящее вызывало у них ощущение неловкости. Выглядит все это как парад скаутов.

Главная надпись на памятнике оканчивается строчкой Ольги Берггольц: “Никто не забыт, и ничто не забыто”. Конечно, это неправда, но история забвения гораздо сложнее, чем просто рассказ о цензуре. Существует бесчисленное множество письменных мемуарных свидетельств о ленинградской блокаде. В начале, как скажет вам любой свидетель тех событий, ленинградцы говорили и говорили – бесконечно, повторяясь, одержимо, страстно[744]. Но спустя какое-то время бóльшая часть их историй, как и их военные награды, превратились в “предметы на показ” для особых случаев. Когда летом 1943 года некоторые защитники Ленинграда получали бронзовые медали “За оборону Ленинграда” (в торжественной обстановке, среди портретов вождей, цветов, лозунгов и знамен), они испытывали гордость, а некоторые были тронуты до слез, но медали не были предназначены для повседневного использования. Информационная сводка A. A. Жданову о настроениях населения в связи с вручением медали гласила: “О большом значении, которое придают ленинградцы медали, свидетельствуют многочисленные факты бережного и любовного отношения награжденных к хранению награды. Многие рабочие и служащие перестали носить медаль, боясь, что бронза может потемнеть, а ленточка запачкаться. Некоторые, желая избежать этого, обертывают ленточку целлофановой бумагой. ‹…› Старый рабочий завода им. Калинина инструментальщик т. Иванов так оценивает полученную им награду: «Награждение ленинградцев войдет в историю человечества. Мы должны хранить медаль как зеницу ока, оправдывая каждым своим поступком. Моя одежда часто бывает грязной, а медаль пачкать нельзя. Носить я ее буду только по праздникам. За эту награду нас, ленинградцев, везде уважать будут»”[745]. Так и с историями. Их не хочется запачкать или истрепать, вытаскивая на свет божий по неподобающим случаям. В конце концов, они предназначены для бережного хранения, и вам решать, как и кому их рассказывать.

Во время ленинградской блокады погибло в десять раз больше человек, чем при атомной бомбардировке Хиросимы[746]. Сначала люди гибли под бомбежками. Позднее, уже во время осады, они умирали от голода и холода. Немцы окружили город к 8 сентября, и Ленинград пробыл в кольце почти 900 дней до 18 января 1943 год. C началом первой блокадной зимы власти начали проводить подсчеты людских потерь. “Смертность в городе по причине голода, суровых морозов и отсутствия дров резко выросла в декабре, – говорилось в докладе властей. – К сожалению, в городе нет организации, которая могла бы назвать точную цифру умерших в Ленинграде людей за период с 1 декабря 1941 г. по 1 июня 1942 г. Это объясняется тем, что по неточным данным произведенных кладбищами захоронений, последние в декабре 1941 г. по отношению к ноябрю выросли на 247 %, в январе 1942 г. по отношению к декабрю – на 408 % с лишним, в феврале по отношению к январю – на 108 % с лишним. Никто к таким размерам смертности и молниеносности ее роста не только не был подготовлен, но никто никогда и не мог мыслить о чем-либо подобном.‹…› По данным кладбищ города, далеко не точным, возможно завышенным, ими за период с 1 июля 1941 г. по 1 июля 1942 г. захоронено 1 093 695 покойников”[747]. На самом деле, вскоре точное число смертей и вовсе станет невозможно подсчитать. Тела были свалены в кучу, некоторые фрагменты тел и вовсе исчезали в глубине хозяйственных сумок голодных горожан.