Бог-Император Дюны - Фрэнк Герберт

Сиона улыбнулась.

— Простите. Могу я формально просить великого Дункана Айдахо присоединиться ко мне в этом первобытном гарнизоне, где он будет держать свои руки подальше от моей персоны?

Дункан исподлобья смотрел на Сиону.

— Не стоит волноваться по поводу того, где я буду держать свои руки. — Он взглянул на Монео. — Ты действительно добр, Монео? И поэтому отсылаешь меня отсюда?

— Это вопрос доверия, — съязвила Сиона. — Кому он доверяет?

— Меня принудят силой ехать вместе с твоей дочерью? — настаивал Айдахо.

Сиона встала.

— Либо мы принимаем предложение, либо наши доблестные солдаты свяжут нас и доставят в деревню весьма неудобным для нас способом. Можешь посмотреть — это написано на его лице.

— Следовательно, у меня действительно нет выбора.

— У тебя, как и у всякого человека, есть выбор, — сказала Сиона. — Умереть раньше или позже.

Однако Айдахо все еще смотрел на Монео.

— Каковы твои истинные намерения, Монео? Ты не Удовлетворишь мое любопытство?

— Любопытство иногда сохраняло людям жизнь… когда не помогало ничто другое, Дункан, — ответил мажордом. — Я пытаюсь сохранить тебе жизнь. Раньше я никогда этого не делал.

Потребовалась почти тысяча лет, чтобы пыль древней всепланетной пустыни Дюны осела и связалась с почвой и водой. Ветра, который называли песчаным вихрем, не видели на Арракисе почти двадцать пять столетий. Во время этих штормов в воздухе могло одновременно носиться до двадцати миллиардов тонн пыли. Небо в такие дни приобретало серебристый оттенок. Фримены говорили: «Пустыня подобна хирургу, который срезает кожу и обнажает то, что лежит под ней». Планеты, как и люди, состоят из слоев. Их можно видеть. Мой Сарьир всего лишь слабое эхо того, что было. Сегодня я должен быть песчаным вихрем.

(Похищенные записки)

— Ты послал их в Туоно, не посоветовавшись со мной? Какой сюрприз, Монео! Как давно ты не проявлял подобной независимости.

Монео, склонив голову, стоял в десяти шагах от Лето в центре сумрачной крипты и старался унять дрожь, чтобы ее не заметил Бог-Император. Была почти полночь. Лето заставлял своего мажордома ждать, ждать и томиться.

— Я от души надеюсь, что не оскорбил вас, господин, — сказал Монео.

— Ты позабавил меня, но не будь равнодушен к этому. В последнее время я потерял способность отличать комичное от печального.

— Простите меня, господин.

— О каком прощении ты просишь? Почему ты всегда спрашиваешь об оценке? Разве не может твой мир просто быть?

Монео поднял глаза и посмотрел на лицо, спрятанное в ужасной складке. Он одновременно шторм и корабль. Этот закат существует сам по себе. Монео почувствовал, что стоит на краю ужасающего откровения. Глаза Бога-Императора буравили его насквозь, прожигали, почти физически ощупывали.

— Господин, чего бы вы от меня хотели?

— Чтобы ты наконец поверил в себя.

Чувствуя, что вот-вот взорвется, Монео сказал:

— Значит, то, что я не посоветовался с вами прежде, чем…

— Наконец-то на тебя снизошло просветление, Монео! Мелкие души, ищущие власти, прежде всего разрушают веру других людей в себя самих.

Слова эти подавляли Монео. В них ему чудилось обвинение, исповедание. Он чувствовал, как слабеет его хватка, которой он держался за бесконечно желанную вещь. Он пытался найти слова, чтобы назвать эту вещь, но разум его не мог подсказать имени. Может быть, если спросить об этом Бога-Императора.

— Господин, если бы вы только сказали мне о своих мыслях по…

— Мои мысли исчезнут, когда я их выскажу!

Лето посмотрел на Монео сверху вниз. Как странно сидят его глаза по обе стороны орлиного носа Атрейдесов! Они движутся, словно стрелка на метрономе его лица. Слышит ли Монео ритмичное повторение слов: «Грядет Малки! Грядет Малки! Грядет Малки!»

От тяжкой муки Монео хотелось расплакаться. Все мысли, которые у него были, — исчезли бесследно. Он прижал руки ко рту.

— Твоя вселенная — это двумерное часовое стекло, — обвиняющим тоном произнес Лето. — Почему ты пытаешься сдержать песок?

Монео опустил руки и вздохнул.

— Вам угодно выслушать мой доклад о приготовлении к свадьбе?

— Ты меня утомляешь! Где Хви?

— Говорящие Рыбы готовят ее к…

— Ты советовался с ней насчет приготовлений?

— Да, господин.

— Она одобрила их?

— Да, господин, но она обвинила меня в том, что я предпочитаю количество работы ее качеству.

— Разве это не замечательно, Монео? Видит ли она волнение среди Говорящих Рыб?

— Думаю, что да, господин.

— Их беспокоит сама идея мой женитьбы.

— Именно поэтому я отослал отсюда Дункана, господин.

— Конечно, конечно, и вместе с ним Сиону в…

— Господин, я знаю, что вы испытали ее, и она…

— Она чувствует Золотой Пуп так же глубоко, как и ты, Монео.

— Тогда почему я боюсь ее, господин?

— Потому что ты ставишь разум превыше всего на свете.

— Но я не понимаю разумных причин моего страха!

Лето улыбнулся. Это было похоже на игру в кости с бесчисленным количеством граней. Эмоции Монео играли сегодня только на этой сцене. Как близко подошел он к краю, даже не замечая этого!

— Монео, почему ты так упорно хочешь собрать картину из кусочков, выбитых из континуума? — спросил Лето. — Когда ты видишь спектр, ты всегда предпочитаешь только один цвет?

— Господин, я не понимаю вас!

Лето закрыл глаза, вспоминая, сколько раз в жизни приходилось ему слышать этот крик души. Лица слились в одну сплошную полосу. Он открыл глаза и стер их видение.

— До тех пор, пока человек остается живым, чтобы видеть все эти цвета, они не претерпевают линейную смерть, даже если ты умрешь, Монео.

— Что вы хотите сказать, говоря о цветах, господин?

— Континуум — это нескончаемый Золотой Путь.

— Но вы видите вещи, которых не видим мы, господин!

— Потому что вы отказываетесь их видеть!

Монео опустил голову.

— Господин, я знаю, что вы далеко превосходите каждого из нас. Именно поэтому мы поклоняемся вам и…

— Будь ты проклят, Монео!

Он поднял глаза и в ужасе посмотрел на Бога-Императора.

— Цивилизации рушатся, когда их сила начинает превосходить силу их религии! — крикнул Лето. — Почему ты не можешь этого видеть? Хви может.