Сибирский кавалер - Борис Климычев

Когда переводчик перевел это Сахтие, он оживился, попросил еще водки. И приложил свою царственную руку к грамоте.

Вскоре меха были погружены на корабль, Сахтия попрощался было с Григорием, но когда Григорий уже пошел на корабль, Сахтия вдруг упал на колени, простер к Григорию руки и завопил.

— Чего он? — спросил Григорий своих переводчиков.

— Он умоляет забрать у него жену, всех его холопов, только бы ты отдал ему свой волшебный стаканчик с теми волшебными костями.

— Ну, это можно, — весело сказал Григорий, — пусть принесут его люди еще меха, какие у них остались, тогда я и отдам свое волшебство.

И люди Сахтии принесли еще груду мехов. И это было погружено на корабль. И когда коч отплыл, Сахтия долго махал ему рукой и что-то счастливо кричал.

Он думал уже о том — сколько при помощи волшебных костей выиграет собак и оленей у других князьков, кочуя по тундре. Надо же! Урусский тойон отдал такую замечательную вещь за какие-то ничтожные меха!

Коч между тем пробирался по реке все дальше к северу. Матерь Одигитрия ободряюще смотрела на казаков.

Вялилась на веревках рыбешка, сохло выстиранное казаками бельецо. Иногда мужики вздыхали: «Домой бы, баню с веничком, бабу сдобную, пирожков с калиной! Тяжела служба царская, а не служить — нельзя. Не мы, так — кто?»

Приплыли однажды на своем коче к морю, за которым, говорят, есть Новая Сибирь.

Неожиданно появились людишки на лодках, накрытых сверху кожей так, чтобы вода внутрь не попадала. Перевернется с лодкой и все равно не утонет.

У иных здешних людей через нижнюю губу был продет рыбий зуб изрядный. Пугливы: близко к кочу не плывут, к себе подплыть — не дают.

Белые льды, розовые чайки, синяя вода.

Уже бывавший здесь Нехорошка Колобов указал на обменный мыс. Причалили коч к обменному мысу утром, снесли на берег железные топоры, бронзовые зеркала, стеклянные бусы. Разложили рядами, да ушли на коч, отплыли за мыс.

— Не сопрут? — спросил Григорий Нехорошку.

— Ни в жисть! Бывалые люди говорили — всегда точно кладут плату за любую вещь. Соболя кладут, песца, зуб рыбы-моржа.

И когда коч подплыл к обменному месту, увидели казаки, что нет ни ножей, ни бус, ничего из того, что они оставили. Да и то: как местным жить с костяными топорами и ножами? Железные — режут раза в три лучше.

И состоялся обмен. И за каждую вещь было положено как раз столько товара, сколько она стоила.

Белый медведь во льдах, нырявший за рыбой, поразил Григория. Нырнет, вылезет и рыбину дожевывает.

Зарядили пищали, поехали в лодке «скрадывать». Слыхали, что эта зверюга — куда лютее лесных медведей. Да и крупнее. Но русскому человеку и черт не брат. Охота — пуще воли. Пусть или он нас убьет, или мы его.

Вскочил медведь на дыбы, вот — сейчас достанет их! Залп из трех пищалей свалил великана. Стали свежевать, Григорий решил довезти до дома шкуру, а то ведь не поверят.

Когда к берегу приплыли, увидели, что какой-то местный им машет. Позвали переводчика, не все он понял, но перевел, что человек этот местный охотник. Убить белого великана — подвиг. Они проявили большую отвагу. Уотельмей восхищен. Уотельмей расскажет всей тундре о великих белых охотниках.

Григорий подарил новому знакомцу пищаль, тот попросил его научить его огненному бою. И поставил Григорий на кочку свою красную шапку. Уотельмей стрелял по ней с руки, и пищаль чуть не убила его самого, ибо он не прижал приклад к плечу. И в шапку не попал.

Научил Григорий. Надо бить было с подставки, с рогатки специальной, или стрелять лежа, положив пищаль на кочку. И целить лучше, и приклад прижимать. И еще ударил Уотельмей, и шапка отлетела шагов на десять.

Уотельмей был в восторге. Принес шапку, показал Григорию дыру в ней, залопотал. Выяснилось, что зовет Григория в гости.

Пошли вместе с переводчиком. Прихватили стеклянные бусы да хлебное вино.

Хижина Уотельмея была устроена из жердей со шкурами. Над очагом в котле булькало мясо, раскосые ребятишки выглядывали из-под шкур с лежанок, устроенных полукругом.

Три женщины хлопотали над приготовлением ужина. Расселись все вокруг очага, женщины доставали из котла мясо, подавали мужчинам. Уотельмей взял кусок мяса в рот, отрезал его подаренным бухарским кинжалом возле самых губ. Григорий не рискнул так делать, просто разрезал мясо на кусочки. Затем он достал из принесенной с собой корзины оловянные стакашки, кувшин с вином. Принялся потчевать Уотельмея и его женщин. Пил сам, наливал и переводчику.

В конце ужина переводчик уже не мог шевелить языком. Григорий так и не понял: которая из женщин — жена хозяина и кем ему приходятся две другие.

Не самая молодая, но и не самая старая, указала Григорию на кожаный мешок, знаками показывая, что нужно раздеться и влезть в него. Григорий так и сделал, женщина втиснулась в этот же мешок, лицом к Григорию. Мешок притиснул их друг к другу. Запах браги, снега и рыбы. Вой ветра за стеной убогого жилища.

Со спины давила меховая внутренность мешка, было тепло, пахло дымом, костер угасал. Некоторая теснота не докучала, а тепло двух тел противостояло полярной стуже, уже пробившейся в утлое убежище. И полубезумье, и дрема. Григорий очнулся, когда мешок свалился с лежанки и подкатился к тлеющим углям очага.

Григорию зажгло бок, запахло паленым. Женщина быстро выскользнула из мешка, отодвинула его вместе с Григорием от горячей золы и втиснулась обратно. Странен был этот ночлег в золе и нерпичьем жире, с запахом паленой шерсти. Ночлег на краю света. Ведь дальше уже ничего не было, кроме ледяных полей с белыми медведями да ледяной воды.

И, засыпая, Григорий вдруг увидел далекий немецкий город и Марту в белоснежной кружевной рубашке. Пудра и притирания, бальзамы и благовония, шелк, атлас, бриллианты. А тут — нерпичий жир! И это тоже жизнь на земле!

Колыхание коча. Бег нарт. Охота. Мена. Белые медведи. Оленина. Места незнаемые на краешке земли. Но жизнь шла и в других местах, и ей не было до Григория никакого дела.

В ту самую минуту, когда Григорий проснулся в чуме возле погасшего очага, лежа в меховом мешке, в Москве князь Трубецкой делал очередной доклад царю, и тот между прочим спросил — кончилась ли томская смута? Кто наказан и как?

Трубецкой поведал, что Волынский с Коковинским медлят. До сей поры следствие по сему делу не кончено. Бунаков считается с ними по всем делам градским, конца же тому не видно. Плещеева отправили в Якутск, но ни чина, ни имущества не лишили. Из Томского сквозь все заслоны пролезают в Москву смутьянские челобитчики.

— Я чаю, надо спрашивать построже! — сказал царь, прислушиваясь к мелодичному звону аглицких часов. Этого слова было достаточно, чтобы переменить судьбы людей во многих концах страны.