Сибирский кавалер - Борис Климычев

Григорий с любопытсвом глядел на Дарон-Царан. Ей уж лет за полста, у нее осталось два зуба, и оба — черные. Но держалась она важно, брови были сурово сдвинуты. На опояске халата — меч в позолоченных ножнах. На груди маленький круглый панцирь, тоже сверкающий позолотой.

Когда женщины, во главе с Дарон-Царан, отправились за топливом к Горящей горе, Григорий стал напрягать мускулы, чтобы опутавшие его веревки хоть немного ослабли.

— Хайрюза! — обратился он к молодой женщине, оставшейся сторожить его. — Я не привык бездельничать. Давай-ка я помогу тебе по хозяйству. Ты же добрая, мне об этом сказали твои огненные волосы и твой тонкий стан, похожий на ствол березки. Ты же видишь, что я рогом — козел, а родом — осел, если короче — то не из простых свиней. Развяжи мне руки!

— Нет, — сказала Хайрюза, — мы общаемся только со связанными мужчинами. Мы им не доверяем. И последние свои часы на этом свете ты проживешь со связанными руками и ногами. Возвратится Дарон-Царан. Побеседует с тобой, а потом, может, ты проживешь еще день или два, как прикажет правительница.

— Плевать я хотел на эту старую ведьму! Я не стану беседовать с ней даже если она меня осыплет золотом! — рассердился Григорий.

— Тогда тебя просто сбросят в пропасть, туда, где коршуны уже выклевывают глаза твоим спутникам.

— Черт бы вас всех побрал! — закричал Григорий. — Но можешь же ты пожалеть человека? Мой боевой конь, когда слышит звуки трубы, то немедленно встает на дыбы. Старуха никогда о твоей снисходительности не узнает, не скажут же ей об этом собаки?

— Вон наш горный божок, который все видит, — указала Хайрюза на медного лупатого болванчика.

— Завяжи ему глаза тряпицей да заверни в нее моего табаку. Это сделает его незрячим на время. Уж я знаю — сам шаман и лама урусский.

Хайрюза поколебалась, но все же сделала, как сказал Григорий.

«Вот это плен! — думал Григорий. — Разве мог я подумать, что меня пленят не воины, а женщины? Да об этом после и рассказать-то никому нельзя будет! Засмеют! Но если уж всерьез погибать, то весело! Разве страх и тоска помогли хоть одному приговоренному к смерти?

Хайрюза принесла туесок с медом. Григорий разевал рот, как младенец, которого кормит добрая мама, облизывая большую деревянную ложку. Он проглотил десяток яиц, сжевал огромную лепешку.

Потом женщина, потупив глаза, сама частично раделась и также отчасти радела связанного Григория. И собаки лаяли, и дым от костра мешал. Хайрюза стыдливо сказала:

— Я сделала плохо. Очень плохо.

— Ты сделала хорошо. Ты насытила голодного и насытилась сама. Это одобрит и урусский бог, и ваш бусурманский. Но мне очень не хочется знакомиться с вашей проклятой колдуньей…

Вскоре явились женщины, они отнесли мешки в пещеру поменьше, которая была клетью для топлива. Когда вошли в жилое помещение, то каждая с любопытством поглядела на Григория. «Я погибну здесь небывалой смертью…» — подумалось ему.

Женщины поели, покормили собак, и только тогда Дарон-Царан приказала покормить Григория. И одна из женщин присела рядом с ним и стала черпать ложкой остатки каши из котла и совать ему в рот. Он жевал неохотно. Дарон-Царан заметила это и что-то сердито сказала.

— Чего она? — спросил Григорий Хайрюзу. Та, пугливо оглянувшись на повелительницу, перевела:

— Она сказала, что тебе отрежут мужское достоинство, если ты не будешь подчиняться. Она сердится на то, что ты плохо ешь.

— Так пусть даст мяса, а не каши.

— Я не могу ей это сказать, она может сильно рассердиться.

Григорий покорно стал глотать кашу. Когда он все съел, Дарон-Царан подошла, вцепилась в его локоть и потянула за собой в глубь пещеры. Там была ниша в скале, застланная красным войлоком и украшенная шкурами двух ягуаров.

Расплывшееся, обрюзгшее тело Дарон-Царан походило на студень. Дарон-Царан шипела и брызгала слюной.

«Убью!» — подумал Григорий. Но он видел, что неподалеку от ниши лежат собаки. Что он может сделать, связанный?

Дарон-Царан мучила его всю ночь.

А утром по приказанию Дарон-Царан ему пришлось быть с Хайрюзой. Он подмигнул ей, как старой знакомой. Однако тут же к ним подошла Дарон-Царан и стала пристально смотреть на них.

Ей впервые показалось, что мужчину можно было бы оставить в поселении на некоторое время. Но она тут же отогнала эту мысль: нельзя нарушать закон.

Затем женщины отправились собирать хворост, вялить рыбу и заниматься другими делами. Охраняла Григория опять Хайрюза.

Она опять накормила его медом и дала выпить целую ендову сырых яиц.

И Григорий сказал Хайрюзе, что ни к лицу им бездельничать, тогда как другие заняты сейчас делом. Она согласилась, и они занялись делом, которое оба считали для себя важным.

— Жаль, что у меня руки связаны и я не могу тебя в знак благодарности обнять, — сказал Григорий, — жаль, жаль…

Через какое-то время Хайрюза вышла из пещеры, посмотрела и в одну, и в другую сторону. Возвратившись, взяла нож и перерезала путы, кои сковывали Григория. Затем она собрала в мешок еду, положила туда жбан с вином, огнивец, подала мешок Григорию и сказала:

— Возьми-ка еще саблю, а пищаль твою старуха далеко запрятала. Бежим! Без меня тебе отсюда не выбраться. Тропы тут малые и запутанные. И теперь у тебя есть чем обнимать меня.

Горы были бесконечными, ранили острыми осколками камней, шумели камнепадами и донимали ранним холодом.

После долгих скитаний в горах и степях, Григорий и Хайрюза наткнулись на отряд якутских казаков. С ними они и добрались до этого северного города. Ай, Якутск! Есть ли еще такой другой город на земле? Не может быть другого! Только россияне и могут так жить!

Говорили, что во время долгих здешних зим земля промерзает до дна и даже в жаркую погоду не оттаивает. Потому тут возле каждой избы было наготовлено множество дров.

Тамошнему воеводе Григорий не стал рассказывать о том, что стряслось с ним в ущелье, не стать бы смешным! Сказал только, что буря смела караван с горной тропы, а жив остался он один.

И словно по колдовству какому и в Якутском определили жить его к целовальнику. Но сей был молод, холост, а когда сказал про плату за квартиру, то Григорий понял, что все на свете целовальники одинаковы. Этот тоже был жаден.

Пришла долгая зима. В стылом этом городе и чувства застыли. Хайрюза мало грела сердце, сравнивал он ее невольно с Устиньей, да разве можно было сравнить?

Григорий от скуки стал пить вино. И быстро задолжал Якушке. И настал день морозный, тусклый и пуржливый, когда Якушка не дал Григорию более ни еды, ни вина, сказав:

— Надо за старое рассчитаться, наедено, напито на десять рублев, да три рубля за постой.