Завещание Шекспира - Кристофер Раш

– Все шло в дело.

Я жил в Крипплгейте, районе на северо-западе города, недалеко от городской стены, там, где Сильвер-стрит пересекала Маггл-стрит. Оттуда было рукой подать до собора Святого Павла, я видел его из окон верхнего этажа поверх моря крыш – в Лондоне я редко ходил в церковь, лишь на похороны и крестины.

Я снимал квартиру у Маунтджоя, с женой которого познакомился через Жаклин Вотролье – Вуд-стрит была за углом и вела вниз к Чипсайду. Рассказать поподробнее, Фрэнсис?

– Еще одна смуглая дама?

Я увяз в них по уши.

– Надеюсь, не в буквальном смысле этого слова!

Мэри Маунтджой – узнаешь ли ты это имя из «Генриха V»? – соответствовала своему имени[159] и спала с кем попало. С особенной радостью на нее взбирался (чтобы заставить меня ревновать) некий Генри Вуд, торговец шелком, бархатом и другими тканями со Свои Эли. Когда она подумала, что понесла, она стремглав помчалась на прием к популярному тогда доктору Саймону Форману. Оказалось, что она была беременна не более, чем я или, если уж на то пошло, сам Генри Вуд.

Но ее муж заподозрил, что она развлекалась на стороне, и по иронии судьбы излил свое горе Уиллу, который принимал в сей славной даме самое деятельное участие. Я повел себя как Яго: «На твоем месте я держал бы Вуда в стороне. Следи, как проявит госпожа свое участье в его судьбе. Наблюдай за ним на расстоянье. Это на многое раскроет тебе глаза. А пока, умоляю, не думай о ней плохо». Потом я дал совет госпоже держаться подальше от Свои Эли и в последующие несколько ночей быть поласковее с мужем. В благодарность она переспала и со мной. К тому времени я уже перестал ходить в бордели и тряхнул стариной. Несомненно, она переспала и с Форманом, он это делал с большинством своих клиенток.

– В твоем описании Крипплгейт – это просто какой-то рынок плоти!

В пятидесяти шагах от нас были приюты, богадельни, мертвецкие и несчастные старики, которые жили на семь пенсов в неделю, пять мешков древесного угля и четверть вязанки хвороста в год. Четыре раза в год цирюльники-хирурги прилюдно вскрывали трупы преступников, чтобы показать, что плодилось в их сердцах. Трудно было выдержать такое представление. Побывав на нем, мне хотелось напиться. В «Дельфине» на Милк-стрит за два пенса можно было перекусить и пропустить стаканчик в укромном уголке, а для сочинителей свечи были бесплатные.

– В Крипплгейте ведь много мастерских, где делают парики?

И шляпы. Кристофер Маунтджой как раз был по этой части. Старина Бен говорил, что зубы королевы были сделаны в Блэкфрайерсе, брови в Стрэнде, а волосы на Сильвер-стрит. Там было несколько таких лавок, одна из них – Маунтджоя, и он занимался тем, что украшал головки прекрасных дам. Но в его доме оказывалось внимание и другим частям тела, как ты сейчас увидишь, Фрэнсис.

– Слушаю тебя внимательно. Похоже, у меня нет выбора!

У Маунтджоя была дочь, которую в честь матери назвали Мэри. Молоденькая Мэри втайне от родителей завела шашни с одним из подмастерьев, Стивеном Белоттом. Я знал об этом, ведь спальни размещались над лавкой и ее комната была рядом с моей. И если у стен нет ушей, у меня-то они есть, а француженки достигают блаженства так громко, как будто грядет конец света – с трубный гласом, бубнами, кимвалами и т. д.

Белотт был молодой плут с притязаниями – типа Ричарда Филда. Он имел виды на лавку, но ему хотелось приданое больше того, что мог ему предложить Маунтджой. Они и меня втянули в свои тяжбы, и ради мира в моем пристанище и в качестве расплаты за услуги госпожи Маунтджой я сделался арбитром и уладил их договор к явному удовлетворению всех участников: шестьдесят фунтов выплаты, как только молодые пойдут под венец, а последующие двести наличными, когда месье Маунтджой скажет «au revoire» этой жизни. По негласному соглашению и поскольку молодая Мэри была единственным ребенком и наследницей после смерти Маунтджоя, подмастерье также унаследует и семейный бизнес. Белотт вытянул выигрышный лотерейный билет. Они обвенчались в церкви Святого Олава, и я думал, что теперь стены моих покоев будут сотрясать законные соития, но, поскольку узаконенный секс, как правило, менее част и энергичен, чем его незаконный собрат, я предвкушал больше вожделенного сна.

Я его получил, но все вышло иначе. К моему изумлению, соития полностью прекратились, а вместо них из-за стены начали доноситься звуки сдерживаемых рыданий. Спать они мне не мешали, и я не придал им особого значения. Какое мне было дело до того, что юный Белотт не выполняет свой супружеский долг и отказывает молодой Мэри в брачном блаженстве? Хотя, если бы мне было столько, сколько ему, я бы не раздумывал. Юная Мэри была прехорошенькая, пухленькая, с ямочками и маленьким смуглым задом, который я мельком увидел в действии однажды ночью. Проходя мимо приоткрытой двери, я заметил, как весело она скакала верхом на Белотте. Теперь Белотт показал свое истинное лицо. Не желая ждать смерти своего хозяина и bon-père, он увез Мэри с Сильвер-стрит, не сказав ни «ave», ни «adieu», и начал собственный конкурирующий бизнес, намереваясь пустить в дело обещанные ему шестьдесят фунтов.

Ничего у него из этого не вышло. Маунтджой пришел в ярость, выплатил ему только десять, навязал им какое-то старое тряпье и кое-какую рухлядь: «Voilà! Если вы так хотеть, обустраивайть вот этот мебель в свой дом и лавку». Ведь если Белотт не выполняет условия их сделки, Маунтджой тоже может поступить точно так же? А после скоропостижной смерти мадам Маунтджой (без сомнения, от одного из снадобий Формана) блудная пара вернулась в безрадостную овчарню, чтобы присматривать за отцом и вести дело совместно.

Перемирие длилось недолго. Начались перебранки по пустякам, и разгневанная парочка съехала снова, оставив стареющего парикмахера в компании Вакха. До Белотта начали долетать слухи, что его тесть вздумал пропить как можно больше приданого, чтобы оставить зятя без гроша в кармане. «А когда я это сделать, он не иметь единый гвоздь, чтобы почесать об его свой английский жопа!» – говорил Маунтджой.

Эта сага тянулась несколько лет. Когда дело дошло до суда, я уже закончил свою театральную деятельность и уехал в Стрэтфорд. Мне пришлось тратить личное время и средства, чтобы приехать в Лондон. В суде я заявил, что не помню всех подробностей дела. Да, я припоминаю Стивена Белотта, который, казалось, был неплохим работником, да, была договоренность о некой сумме, что-то около пятидесяти фунтов (на самом деле речь шла о шестидесяти, но я не хотел быть уж слишком точным), и я совершенно ничего не помнил о двухстах. Но двести фунтов – внушительная сумма, и Белотт был хорошим работником, ведь так же? Ну да, ну да, но месье Маунтджой ценил его за его скромные услуги в должности подмастерья, и я никогда не слышал, чтобы месье говорил, что Белотт приносит ему какую-то особую прибыль. Давайте вернемся к решающему вопросу о деньгах, к размеру обещанной суммы. А! Я не могу утверждать, какая она была в точности, и не могу присягнуть, что точная цифра вообще когда-то существовала, – если мне не изменяет память, существовало только что-то вроде благородного соглашения.