Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик (Англия)

Вне себя от ярости Томас Стаффорд выругался и поехал. Сжатые кулаки и проклятия преследовали его, полоса на щеке женщины стала не белой, а ярко-красной и вздулась. Она кричала, ребенок ревел. Люди собрались вокруг нее, предлагая помощь и выказывая жалость.

— Теперь видишь? — спросил сурово Александр своего брата.

Харви ничего не ответил, только крепко сжал челюсти, и ненависть заметно исказила его лицо.

Манди дрожала, представляя, как была близка к тому, чтобы ударили ее. Может быть, он испугался, подумала она, но это было слабое объяснение поступка, свидетельницей которому она стала. Томас Стаффорд поднял руку высокомерно и яростно, возможно, на весь женский род.

Александр сжал ее руку.

— Я не должен был говорить тебе это, — произнес он.

Она покачала головой.

— Нет, вы были правы. Я всегда думала о нем, слушая, что рассказывают люди. И расстраивалась, потому что ни в одной истории дедушка не представал в хорошем качестве. Единственным спасением было то, что он считался смелым, храбрым и доблестным воином. Теперь я точно знаю, — прошептала она, опять сжав руку Александра.

Они едва заметили Иоанна верхом на белом коне, покрытом золотом и драгоценностями, рядом с женой, ярдами шелестящего шелка юбки, вздымающейся над задом и боками лошади. Похожие на картинку из яркой книжки, они проплыли мимо Манди и Александра.

Еще одна страница перевернулась, и они, как Стаффорд, исчезли.

Манди смотрела на воду, прочно замерзшую в лютый мороз, окрасивший мир в металлические оттенки серебра, олова и свинца. Разноголосые вскрики и пронзительный смех доносились от людей, катающихся на льду. Молодые парни, в основном с голенями, замотанными ремнями воловьей кожи, скользили по льду, отполированному и гладкому, как ртуть.

Александр усмехнулся ей.

— Ну как, займемся и мы этой забавой? — спросил он. Она сморщила носик в сомнении, но села радом с Флорианом в овальные большие салазки, которые они волочили к большой, ныне замерзшей топи за северной стеной Лондона.

Это была идея Александра — переделать кадку в салазки. Она была гладкой и добросовестно смазана воском свечей, и веревка проходила от начала до конца. Флориан удобно разместился там, покрытый овчиной, такие же шапочка и рукавички укутывали его голову и руки. Манди подняла ногу, а Александр толкнул — и салазки покатились. Его ловкие пальцы согревали перчатки.

Для тепла и удобства Манди надела несколько его вещей — рейтузы, утепленные шерстью, тунику в серо-голубую клеточку, короткий, отделанный мехом плащ, капюшон и накидку для головы, перчатки из овчины, чтоб защитить свои пальцы от холода. Он сказал, что она выглядит очень привлекательно, а она подняла на него глаза и назвала его льстецом. Она не могла не признать, что одежда очень уютна и двигаться в ней очень легко. Платье бы мешало ходить, и только привело бы к тому, что одежда волочилась бы по земле.

Александр прокатил их один раз и собирался прокатить еще раз. При его дыхании изо рта вырывались облачка воздуха на каждом выдохе.

— Я не хочу вставать, — засмеялась Манди.

— Нельзя просиживать так много времени на мягком месте, — хмыкнул он, собираясь подтолкнуть их. — Давай покатаемся на коньках. Понравится, обещаю.

— Где и когда ты этому научился?

— Как-то зимой в Орбеке, с сыном моего господина Маршалла, на замерзшем пруду. — Он встал на коньки сам и помог надеть такие же, но поменьше, Манди.

Манди очень осторожно поднялась на ноги. Это похоже на деревянные башмаки, подумала она, но с более узким краем и поверхностью такой скользкой, как дорога в ад.

— Держись за меня, — весело сказал Александр. — Смотри, что я делаю. Смотри, ты должна поставить ноги вот так. Доверься себе на льду. Не думай, просто лети.

Он сделал это без особых усилий, но, подумала она, немного неразумно. Основой его рыцарского мастерства было его атлетическое сложение. Но она не смогла продержаться долго, особенно после того, как с криком «Ох!» сделала неверное движение, из-за которого он упал первым, пока она отчаянно махала руками, стараясь удержаться на ногах…

Время, проведенное в таком веселье, прошло быстрее, чем казалось. Половина населения Лондона, казалось, выехала на каток, чтоб получить удовольствие. Кадка-салазки Александра не были единственным новшеством. Кто-то еще катался на плетеных хлебных корзинах, и она заметила, что кто-то пользовался кусочком барьерного ограждения. Молодые люди играли в рыцарей на коньках, орудуя длинными деревянными шестами. От них донесся шум столкновений и сильных падений.

Когда стали болеть щиколотки, Манди решила погреть руки около одной из каштановых жаровен, стоящей прочно на льду, пока Александр толкал Флориана одного в кадке. Она следила за мужчиной и ребенком с улыбкой на губах и глубокой болью привязанности, обвивающей ее сердце.

Это было почти Рождество, Новый год быстро приближался, и она чувствовала перемены в себе, как будто она бежала от прежней жизни с раскрытыми объятиями для будущей. Что-то непременно станет не так, как сейчас.

Но она знала то, что это скоро произойдет. Быть может, сразу после Рождества. Они оба должны были пробыть в Винчестере несколько последующих дней. Александр — по делам Маршалла, она — для того чтобы сделать новую мантию для молодой королевы, как рождественский подарок от Иоанна. Что будет после, то будет после. Улыбаясь себе, она повернулась и купила мешочек каштанов.

С пылу с жару, они обожгли ей пальцы, но тепло, исходящее от них, было прекрасным, и на вкус они были божественны, окутанные дымом, как мукой. Она искала глазами Александра и Флориана, намереваясь позвать их. Но чья-то рука вынырнула рядом с ней и вытащила два каштана из мешочка.

— Ну и ну, а еще говорят, что привидений не бывает! — продекламировал Удо ле Буше, его черные глаза сверкнули. Он перебрасывал каштаны из одной руки в другую, а потом разгрыз один поломанным зубом.

— Манди де Серизэ. В последний раз, когда я вас видел, вы были в каком-то осажденном лагере в Нормандии, в компании братьев де Монруа.

Он бросил горелую скорлупу на лед и стал жевать нежный белый орех.

— Что вы здесь делаете?

Холод пробрался до позвоночника Манди. Его тон был достаточно дружелюбным, но дружбы в нем не чувствовалось. Это было сродни тому, как чувствует себя человек, оставленный приманкой для волка.

— Я наслаждаюсь днем, — ответила она, зная, что не сможет освободиться из-за привязанных к ногам коньков.

Ле Буше улыбнулся, шрамы на его лице из-за холода стали мертвенно-бледными.

— Вы живете в Лондоне? — И посмотрел на ее руки.

Где те дни, когда она не носила колец, храня в ларце серебряное, которое было с ней еще со времен турниров, и золотое, бывшее когда-то материнским?