Ожог - Василий Аксенов

В таких терзаниях и борениях Толя фон Штейнбок пробиралсясквозь магаданский «Шанхай», как вдруг попал в столб крутящегося пара и увиделтусклый свет, льющийся из-под ног. Он шагнул в сторону и понял, что чуть неугодил в тепловую яму, в тот самый «Крым», чья жизнь когда-то так поразила его.Сейчас, заглянув в щель между щитом и землей, он ничего не увидел, кроме пара.Из этого парного омута доносились между тем взрывы хохота. Он хотел было ужеотойти, как вдруг щит заскрипел, появилась чья-то рука и чей-то очень знакомыйголос крикнул:

– Пока, черти подземные!

Еще через секунду веселый, легкий и сильный Саня Гурченковстал перед Толей.

– Кого я вижу! Откуда, Толяй?

– Из кино. Смотрел Ринго Кида.

– Ага! – вскричал Саня. – Дельный малый РингоКид! Сюда бы мне таких десяточка три, мы бы тут дали шороху!

Толя удивился сходности их мыслей.

– Ты сам такой, Саня. Ты – магаданский Ринго Кид.

– Ты мне льстишь. – Гурченко обнял Толю заплечи. – Я не такой меткий. Однако автоматическим оружием владею неплохо.Знаешь, это очень весело, когда стучат автоматы! Однажды мы втроем расшуровалицелую зондеркоманду СС, и почему? Потому что мы были веселее их и лучше владелиавтоматическим оружием! – Он заглянул Толе в лицо. – А как вообще-то?Свидание разрешили суки?

– Нет.

– Ах, суки, суки позорные, блядские падлы, мандавошкивонючие, – со вкусом высказался Гурченко и еще добавил: – Говно! Послушай,камрад, – сказал он. – Жратва-то у тебя дома есть?

– Мартин приносит. Вполне достаточно. – Толязакурил и сбоку посмотрел на Гурченко. – Саня, а ты чего там… в «Крыму»-тоделал?

– У меня там кореша, – осклабился Гурченко. –Я туда хожу, как в клуб. Гораздо интереснее, чем в вашем сраном Дворцекультуры. Жалко, сегодня там бабы стирку завели, дышать нечем.

– Сань, а ты меня бы туда не взял как-нибудь?

– Да пошли хоть сейчас, – сказал Гурченко, новдруг осекся и замямлил: – Вообще-то, Толик, туда детям до шестнадцати нерекомендуется…

– Мне уже давно семнадцать!

Гурченко еще помялся, что-то обдумывая. Он затягивалсясигаретой, и красный огонь освещал его глаза, с насмешливой приязньюразглядывающие фон Штейнбока.

– Гут! – сказал он наконец. – Канаем в яму.Только от меня ни на шаг!

Он приподнял щит и шагнул в клубящуюся паром бездну. Толяпоследовал за ним. Они оказались на крепкой деревянной лестнице, похожей накорабельный трап. Десять ступенек вниз. Не видно ни зги. Сразу после мороза –влажная жара. Лестница кончилась, и Толя увидел, что стоит на толстой трубе.

Труба была такой горячей, что жгло даже сквозь толстыеподошвы американских ботинок, а между тем прямо на ней сидели две фигуры внижнем белье.

Глаза уже немного привыкли к туману, и Толя различил в однойиз фигур настоящего дореволюционного профессора, тип, весьма знакомый политературе: меньшевистская бородка, пенсне в железной оправе. «Профессор»почесывал грудь под бязевой лагерной рубахой и с наслаждением читал приятнуютолстую книгу. Как он различал буквы в таком пару?

– Все же вернулись, Александр Георгиевич? Милостипросим, – любезно обратился «профессор» к Сане. – А мы вот сПантагрюэлем решили забраться повыше, воздухом подышать.

Тот, кого назвали Пантагрюэлем, сидел подальше и различалсясмутно как нечто розовое, округлое, во флотском тельнике без рукавов.

– Эй, Пантюха, все вшей считаешь? – крикнул емуСаня.

– Ага, – отозвался Пантагрюэль. – Сегодня ужешашнадцать отщелкал, а Николай Селедкин всего семь.

– Заложились? – деловито спросил Гурченко.

– Ага. На белую булку заложились. Николай Селедкинвозражал, что у него вша цапучая, а я говорю – без разницы: насекомое естьнасекомое.

– Простите, юноша, вы к нам на проживание? –спросил «профессор» Толю.

– Это гость, – пояснил Саня. – Мой френд. Чточитаете, доктор?

– Апулея. Владимир Ильич бы сказал: «Архизанятнаякниженция»!

Саня и Толя шагнули вниз по покатому склону и тут жеуперлись в кирпичную кладку. Тогда шагнули вбок, открылся проем, а за ним Толяувидел обширную пещеру. По стенам пещеры извивались трубы теплоцентрали, авозле них в ямках и нишах угадывались копошащиеся люди. Всего здесь было неменее пяти ярусов, а на самом дне, откуда и валил-то пар, двигалось какое-торазмытое визгливое пятно – там-то и шла стирка.

Неожиданно сквозь общий гул, прямо под ногами у Толипрорезались мужские голоса, хриплый бас и сорванный дискант.

– Сука позорная, контрик, чимчикуй отсюда со своимкесарем, покуда я тебе не воткнул, а то во веки вечные бал-доха неувидишь! – Дискант захлебывался мокротой. – Чимчикуй, фраер, илипачку чая отдавай!

– Во-первых, не смей меня называть контриком,бандитская рожа! – с хриплым смешком отвечал бас. – И на понт небери, не таких видали! Я еще на Волховстрое лопатой махал, создавал индустриюстраны, а ты нарыв на теле общества!

– Курва, залупа конская, да я тебя рашпилемсейчас! – Дискант захлебнулся.

Внизу началась возня. Саня прыгнул в пар, и Толя, нераздумывая, последовал за ним.

В алькове, выложенном досками и картоном, катались двоеборющихся мужчин, харкали и рычали. Саня качнулся вперед и отработаннымдвижением, должно быть приемом самбо, выбил у одного из борцов отточенныйрашпиль.

Враги отпустили друг друга и теперь смотрели на Гурченко,тяжело дыша: косматый черный одутловатый мужчина и белобрысый сухонькийпаренек, похожий на футбольного «крайка».

– Ай-я-яй, ребята! – Саня покачал головой, а потомкрикнул куда-то вниз: – Филин, на пятом профиле нарушение режима!

– Сами подумайте, Александр, – загуделчерный-косматый. – Предъявлять мне такие мелочные позорные обвинения! Да уменя когда-то таких гавриков, как Шило, три тысячи было под командой!

– Падла буду, ты увел! – завизжал блондин. –Чтоб я век не видал свободы, товарищ Гурченко, увел у меня Высокий Пост двепачки грузинского второго сорта!

– Вон они, ваши пачки, в углу лежат, – брезгливо,надменно, но с дрожью в голосе проговорил Высокий Пост. – Сами же изатолкали своими облупленными пятками.