Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

Освободившись из милиции, Полюс продолжал прежний образ жизни, восприняв произошедшее как некое поощрение. Ресторанные кутежи возобновились. Одна поклонница сменялась другой. Но даже спьяну Полюс не водил их в квартиру, где жила Марианна, и не пытался жениться. Деньги на ресторанные кутежи у него были. Уезжая в кратовскую здравницу, Платон Демьянович позаботился о его пропитании. Будущий певец не мог жить на хлебах у своего учителя, да этих хлебов просто не хватило бы на него. Платон Демьянович впервые вынул из Олимпиадиной шкатулки побрякушку, как он думал, и отнес ее Якову Семеновичу, не уверенный, что это достаточная компенсация за уроки и за питание Полюса в течение месяца. Но Яков Семенович побрякушку охотно взял, а когда Платон Демьянович вернулся из Кратова, честно сказал ему, что побрякушка оказалась настоящей драгоценностью и стоит гораздо больше, чем, возможно, думал Платон Демьянович. Яков Семенович предложил вернуть ему деньги, оставшиеся сверх самой щедрой оплаты за уроки и пропитание, но Платон Демьянович, разумеется, отказался, напомнив, что подарков назад не берут. А Яков Семенович вполголоса осведомился, не осталось ли от покойной супруги других подобных безделушек (тут он понизил голос почти до шепота), а то времена теперь тяжелые, и сама Олимпиада Гордеевна наверняка рассталась бы кое с чем, чтобы обеспечить сыну хотя бы сносное питание, не говоря уже о прочем, она же так верила в его талант.

И Яков Семенович познакомил Платона Демьяновича с дамой, которой в этих делах можно доверять, как он сказал. То была пышная блондинка (крашеная) не первой молодости, но сохранившая форму (она сохраняла ее и в глубокой старости). Звали даму Агата Юрьевна. Так ее и называла «вся Москва», а фамилию ее знали далеко не все ее клиенты (если и знали, то предпочитали не помнить, хотя социальное положение дамы было вполне легальным). Ее фамилия была то ли Макошина, то ли «Мокошина». Агата Юрьевна всю жизнь жила замужем, вернее, за мужем или за мужьями, как за каменной, чуть ли не за Кремлевской стеной. Она и за Кремлевской стеной могла бы жить, по крайней мере, временами, но туда не имели бы допуска ее клиенты, так что Агата Юрьевна предпочитала добротную старую «вольную» квартиру на Бронной. Агата Юрьевна (в православном крещенье Агафья) была дочь модистки или белошвейки и высокопоставленного отца, у которого была другая семья, как она деликатно выражалась. Ее отец был то ли генерал (статский), то ли сенатор, и о побочной дочери заботился не настолько, чтобы обеспечить ее, но при большевиках это оказалось благом: Агата Юрьевна была трудящаяся, дамская портниха, обшивающая, правда, исключительно знаменитых актрис и высокопоставленных советских дам. Эта клиентура Агаты Юрьевны была просто помешана на драгоценностях, сначала негласно, а с распространением советского червонца более или менее гласно. С другой стороны, московские (и не только московские) дамы из бывших, в прошлом барыни или купчихи, вынуждены были расставаться с фамильными драгоценностями, чтобы прокормиться или чтобы избавиться от домашних сокровищ, когда грозил обыск. В России трудно было найти сколько-нибудь обеспеченную семью, у которой не было бы таких драгоценностей, так что Москва и Подмосковье изобиловали домашними кладами. Реализация драгоценностей в значительной степени обеспечивала даже театральные постановки, не говоря уже о пышных туалетах. К этому следует прибавить золотые русские рубли, сохранившиеся у многих с недавнего времени, когда золотом платили жалованье, так что многие аккуратные мочаловские старички и старушки безбедно жили на собственных дачах, умело реализуя блестящие, иногда ослепительные крохи прежнего, и все они знали или находили дорогу к Агате Юрьевне.

Агата Юрьевна брала драгоценности на комиссию; хорошо изучив вкусы и возможности своих клиенток, она безошибочно определяла, что кому предложить. Могла Агата Юрьевна и принять вещь на хранение, если перед обыском или перед арестом владельца. Агата Юрьевна славилась тем, что всегда возвращала вещь, если владелица (реже владелец) возвращалась или соответственно возвращался. Отдавала она вещи и наследникам, уверившись в их легитимности. Но если за вещью никто не приходил, а такие случаи учащались и в тридцатые годы стали чуть ли не правилом, вещь, естественно, оставалась, доставалась ей. Солидный доход приносили Агате Юрьевне комиссионные, но богатство ее основывалось на таких оставшихся, доставшихся ей вещах. Ее самое ограждали от обысков высокопоставленные советские мужья, щедро вознаграждаемые в случае развода и сохранявшие с Агатой Юрьевной приязненные отношения. Агата Юрьевна безошибочно угадывала, когда с мужем развестись, и нередко после развода бывший муж бывал арестован, но мужья, так сказать, нынешние, от ареста были застрахованы, как и вещи, хранившиеся у Агаты Юрьевны. Слишком влиятельные лица были заинтересованы в ее деятельности.

С ней-то и познакомил Яков Семенович Платона Демьяновича, предоставив ему впредь сноситься с Агатой Юрьевной непосредственно. И Платон Демьянович зачастил к ней, да и сама Агата Юрьевна его привечала, чувствуя симпатию к профессору-вдовцу: мало ли что в жизни бывает, чем черт не шутит. Правда, Платон Демьянович был беспартийный, а Агата Юрьевна предпочитала партийных мужей, зато Чудотворцев пользовался каким-то таинственным покровительством властей (такие слухи ходили), был как-никак профессором консерватории, куда устроил его тот же Яков Семенович, и где Платон Демьянович читал эстетику (Бог знает, что это такое, но человек-то уж больно интеллигентный). К тому же Платон Демьянович приносил такие хорошие вещи, и каждый раз чувствовалось, что вещь у него не последняя. А Платон Демьянович всякий раз открывал заветную шкатулку Олимпиады не без колебаний и не без угрызений совести просто потому, что шкатулка напоминала ему Олимпиаду Но ведь шкатулка предназначалась исключительно для Полюса, Платон Демьянович помнил это, и самая память Олимпиады обязывала открывать шкатулку, но издание его трудов требовало расходов, а доходов никаких они не приносили, напротив, грозили опасностью автору и, следовательно, его сыну. Но разве театральная карьера Полюса никак не зависела от отцовской известности? Так что и эти расходы касались Полюса хотя бы косвенно, не говоря уже о том, что главные расходы были связаны с ним: расходы на его выучку, расходы на питание, приличествующее певцу а когда Полюс узнал дорогу в рестораны, то и эти расходы оплачивались все из той же шкатулки. Правда, Полюс не отваживался сам заглядывать в шкатулку из своеобразного суеверия или из благоговения, какие бы скандалы он отцу ни устраивал. Полюс полагал, что в шкатулке его будущее, «Действо о Граали» или сам Грааль, и это роковым образом откликнулось в дальнейшей жизни Платона Демьяновича. Марианна делала вид, что вообще не знает о существовании шкатулки, хотя найти ее было проще простого: в кабинете Платона Демьяновича она стояла на книжной полке, заставленная греческими фолиантами, и любая домработница могла наткнуться на нее, обтирая с книг пыль, на чем Платон Демьянович никогда и не настаивал. Но Полюсу в деньгах он не отказывал, а поскольку настоящей цены драгоценностям Платон Демьянович не знал, на Полюса фактически тратились суммы, в иные годы, вероятно, даже превышавшие мнимую орлякинскую пенсию.

Платон Демьянович видел, что ресторанные кутежи губят Полюса, а деньги продолжал ему давать, заглаживая так свою вину перед Олимпиадой, при этом понимая, что лишь усугубляет ее, вернее же всего, для собственного спокойствия, чтобы Полюс пореже устраивал скандалы.