Серебряная куница с крыльями филина - Ан Ци

снова говорить меньше и ела неохотно. Однажды, отказавшись от прогулки, она опять опустилась на кровать и повернулась к стене. Депрессия вернулась. Селина-Цецилия-Эрна лежала теперь неподвижно равнодушная, безучастная ко всему на свете, и молчала. Когда в палату вошла со шприцем сестра и сделала ей укол, она даже не шевельнулась.

Через два дня профессор Шульце вызвал к себе сына своей пациентки вместе с его адвокатом. Когда они явились, практикант пригласил их в кабинет и попросил немного подождать.

Скучная аккуратная комната, служащая психиатру кабинетом, была скупо обставлена строго по-деловому. Только на стенах висело несколько репродукций Кандинского. Паша его не жаловал. Он перевел взгляд на окна. Но на подоконнике и у письменного стола топорщились гигантские кактусы, напоминавшие взбесившихся дикобразов. Кактусы он тоже терпеть не мог. И тоскливое чувство ожидания только обострилось. А вошедший врач, сосредоточенно без улыбки поздоровавшийся с посетителями за руку, ничем не нарушил этого впечатления.

Профессор коротко рассказал посетителям, что происходило в последнее время с его пациенткой. О своих шагах: терапии, медикаментах и последней акции «мелкие песчинки памяти», где сын принимал деятельное участие. Он старался быть убедительным и доступным. Но не скрывал разочарования и огорчения.

– Да, я не вправе скрыть от Вас не только наступившее ухудшение. Но также мои неутешительные выводы, – сдвинул брови врач. – Я должен прямо сказать – как это ни печально, мои возможности исчерпаны, и надежды нет. Доктор Эрна Мухаммедшина останется до конца жизни мадам Селиной Бежар. Мы выведем ее из депрессии. Но больше ей оставаться у нас в клинике не имеет смысла. И еще. В таком состоянии не может быть и речи о сознательном решении больной уехать в Москву. Теперь Эрну надо не уговаривать, а просто оформить документы и увезти, – подвел итоги Шульце и взглянул с нескрываемым сочувствием на сына, который сейчас услышал от него, что мать неизлечимо психически больна.

Молодой Мухаммедшин подавленно молчал. А Зильбер, видавший всякое на своем веку, быстро оценил обстановку и начал заговаривать Паше зубы. Он засыпал его и Шульце вопросами о важных житейских мелочах. Здорова ли Эрна достаточно физически, чтобы перенести дорогу? Как лучше ехать? Не повредит ли ей перелет? Как долго может продлиться эта атака депрессии? Справится ли один сын или в пути понадобится медик? Нужно немедленно сообщить в Москву об отъезде, или еще подождать? Кто их встретит в аэропорту и куда повезет?

Паша, почти не реагировавший сначала, мало-помалу включился в разговор. Действительно, многое следовало выяснить и решить именно ему. И некоторое время спустя, переговорив с врачом и его помощником и посоветовавшись с юристом, они выработали следующий план. В больнице выведут Эрну из депрессии и подготовят к дороге. Зильбер останется в Мюнхене для выполнения формальностей, организации отъезда и покупки билетов. Паша, измотанный, переставший спать и убитый, уедет на некоторое время из города развеяться. Ему понадобятся немалые душевные силы для поездки в Москву. Адвокат категорически отказался сопровождать своих клиентов в бывшую коммунистическую столицу.

43. А в это время в Москве

Перед отлетом в Мюнхен Георгий Антонович пробовал уговорить Пашу еще подождать, он опасался, что сын все же недостаточно окреп. Синица пытался выступить посредником. Сначала один на один, а потом вместе с Лушей они приводили разные аргументы, но молодой человек был неумолим. Он должен это сделать один! А Куприянов… Нельзя в таком возрасте так быстро принять человека, который столько лет глаз не казал, сразу как отца. Да, он для него пока Георгий Антонович! А кто еще, черт возьми? И он ему признателен за помощь, как был бы признателен любому знакомому, но не больше.

– Петр Андреевич, я его могу в какой-то мере понять и пожалеть, но тоже как чужого, постороннего человека, – сказал Паша Петру. – Бесспорно, у него своя жизненная драма. Но только. Подумайте – хорошо, у него была депрессия или, как минимум, тяжелый невроз. Но даже не пытаться все эти долгие годы ей помочь! Ну, знаете, просто деньги, что ли, анонимно посылать! Я так не потому говорю, что мы нуждались, а мне, как каждому мальчишке хотелось того – сего. Хоть – нуждались! И конечно – хотелось. Нет, я полностью отстраненно, будто про другого какого человека, словно читаю рассказ, такое поведение взрослого мужика отказываюсь понять! Вот это – не из-за себя, а из-за нее, из-за мамы.

С другой стороны – я сам. Сейчас он через двадцать с лишним лет сына заиметь. Сына, уже готового, так сказать, получить – взял и захотел.

Но быстро забыть, что он целых двадцать лет такого желания не имел, я не могу!

Петр не нашелся, что на это ответить. Парень был абсолютно прав. Он не отталкивал Куприянова совсем. Он был согласен с ним встречаться, готов присмотреться, постараться привыкнуть, привязаться со временем. Но допустить его в их с матерью семью пока категорически не хотел.

Однако, Куприянов беспокоился не на шутку. Он полагал, что сын нуждается в помощи. И неудивительно.

Молодому Мухаммедшину не удалось вылететь в Брюгге, как он хотел. Когда возбуждение, вызванное приездом в Москву и завершением расследования в «Ирбисе» несколько улеглось, Паша осознал, что о маме пришли неутешительные вести. В Иерусалиме ничего не вышло. Перевод ее в бельгийскую клинику говорит именно об этом.

Неокрепший Паша переволновался, расстроился и слег. Прошел месяц, пока врачи разрешили ему снова вести нормальный образ жизни. Тем временем в Бельгии повторилась то же, что в Израиле. Когда их адвокат Зильбер сообщил, что есть предложение маме перебраться в клинику в Мюнхен, Паша согласился. Он не хотел думать, что это означает во второй раз. Не позволял, попросту, себе, об этом думать.

Ясно, что люди, каждый из которых перенес такое потрясение, Эрна и Паша, нуждаются в сопровождении и опеке, утверждал Георгий Антонович. Петр был с ним согласен. Мало того. Ему пришло в голову…

– Ребята, – обратился он к своим, – Куприяныч волнуется, и я считаю -для этого есть причины. Он хочет, чтобы мы приглядели за Пашей на расстоянии. Я ему ничего не сказал, чтобы не пугать, но сам вот что подумал. Наш «неведомый злодей» умер внезапно. И он сообщил, что действовал чужими руками. У нас тут в Москве он нанял охранное агентство. Потом тоже кто-то для него работал. Кто – мы не знаем. Как не знаем их полномочий и действия контракта. У этого Найденова было много денег. Когда он раскаялся? И раскаялся ли вообще? А может, он заплатил за дальнейшее?