Ричард Длинные Руки - конунг - Гай Юлий Орловский

Ордоньес шагает достаточно бодро, хотя уже облачился в кирасу и даже надел железный шлем, еще раньше нацепил на руки и ноги стальные защитные пластины, а вот сэр Торкилстон постанывает, шатается, лицо стало бледным.

Я хотел поинтересоваться, не заболел ли, как вдруг совсем неподалеку раздался глубокий вздох, словно зевнула гора, земля дрогнула, за соседним гребнем чувствуется движение, будто некое чудовище размером с дворец устраивается в норе.

Ордоньес первым взбежал, крадучись, присел, я видел, как он вздрогнул и пригнул голову. Не дожидаясь сигнала от него, я быстро подобрался к нему, осторожно выглянул.

Совсем близко, в полусотне шагов, блаженно дремлет, опустив тяжелые веки и подложив голову на прогретый солнцем песок, самый исполинский дракон, каких я только видел. Массивный, покрытый толстой костяной броней, крылья стянуты горбом на спину, голова размером с тушу быка, но кажется маленькой в сравнении с собственным туловищем.

– Вот это ящерица, – прошептал Ордоньес, – я таких даже над морем не видел…

– Понятно, – сказал я нервно, – почему след ушел так резко в сторону. Если он проснется и поднимет голову, а шея у него длиннее, чем ствол дерева, то увидит все вокруг, как ни прячься…

Ордоньес помахал рукой, Торкилстон, сильно хромая и пошатываясь, приблизился к нам, бледный и со страдальческими глазами.

Я указал за камни.

– Посмотрите, какой красавец нежится на солнышке. Все звери любят вот так поваляться…

Торкилстон посмотрел, поморщился и отодвинулся.

– Ну что, – спросил я шепотом, – что скажете? Как вам дракон?

Он огрызнулся:

– Какой, к черту, дракон?.. Вы мудрый человек, оказывается, сэр Ричард!

– Я такой, – согласился я несколько настороженно, – только сейчас уразумели?

– Только сейчас, – ответил он стонущим голосом. – А я тогда, дурак, согласился на те модные сапоги с узкими носками!..

– Ага, – сказал я несколько обалдело, – ну да, это я по великой мудрости отказался, а как же, ну да. Потерпите чуть, потом можно босиком…

Он прошипел оскорбленно:

– Рыцарь и – босиком? Сэр Ричард!

Я выставил перед собой ладони.

– Это во мне провякало милосердие, сэр Торкилстон. Не обращайте внимания, как мы, мужчины, вообще-то и не обращаем. Оно приходит с возрастом, а мы пока только за справедливость! И в задницу всякое милосердие, сострадание, сочувствие, политкорректность…

Он переспросил с недоумением:

– А что такое… политкорректность?

– Так называется страх, – объяснил я, – получить в морду, чуть-чуть прикрытый рассуждениями о гуманизме и братстве.

Потихоньку отползли, а потом еще с полмили шли, пригибаясь и разговаривая шепотом, пока Ордоньес, что теперь шел впереди, не вскрикнул обеспокоенно.

Остатки малого храма, вот даже плита жертвенного камня, дальше провал, словно по земле провели исполинским плугом, выворачивая пласты земли, способные накрыть дома, там груды отесанных камней, а здесь все залито кровью, и… трупы трех гигантских медведей, если медведи могут быть такой величины. Даже полярные выглядели бы рядом медвежатами.

Двое убиты острой сталью, на третьем не осталось шерсти, а шкура сожжена так, что кое-где обуглилась. Ордоньес сразу же поковырял ножом, пахнет жареным мясом, в трещине обнажилась испеченная плоть.

Торкилстон с недоверием смотрел, как соратник вырезает сочный кус, наконец обнажил меч, оба вырубили по куску и сразу же зачавкали, а Торкилстон, не переставая жевать, встал на четвереньки и пошел так, рассматривая следы.

Я сказал брезгливо:

– Вы что, голодные?

Торкилстон сказал обиженно:

– Сэр Ричард, это же гракхи!

Я осведомился:

– И что?

– Если поесть их мяса, то мужская сила возрастает впятеро!

– И где будете тратить? – осведомился я. – Разве что ночью к вам кто-то придет. Солнце вон уже садится…

Торкилстон вздохнул. Поднялся.

– Вы поступили мудро, сэр Ричард, – заявил он.

– В чем? – спросил я. – Вы говорите, говорите!.. Я знаю, что мудрый, но послушать лишний раз всегда приятно.

– Вы пустили сэра Вильярда вперед, – объяснил он. – Иначе с чудовищами пришлось бы драться нам. А так он всех поубивает, тратит силы…

Я сказал хмуро:

– Но он может первым и схватить Камень Яшмовой Молнии. Тогда туши свет, мир кончится.

Торкилстон побледнел, посерьезнел, а Ордоньес даже выронил кусок мяса в пепел от костра, тут же поднял, отряхнул.

Торкилстон проговорил дрогнувшим голосом:

– Надо их нагнать.

– Они ослабели от схваток, – сказал Ордоньес. – Смотрите, это их кровь!.. У медведей и цвет другой, и не такая липкая…

– Да и не медведи это вовсе, – определил наконец Торкилстон. – Я понял… Это грегверты, они очень похожи на гракхов, но это не гракхи.

Ордоньес спросил нетерпеливо:

– А что такое грегверты?

– Лягушки, – объяснил Торкилстон. – Только большие и волосатые.

Ордоньес снова выронил мясо и уставился на Торкилстона выпученными глазами.

Солнце опустилось за дальнюю гору, но мир еще оставался чистым и прозрачным, наполненным незримым светом, руины резче обозначили сколы и грани, тени стали глубже, таинственнее, а то и вовсе пугающими.

В небе еще полыхает закат, библейская мощь зарева, тяжелое золото туч, застывших в небе до утра, но воздух быстро теряет солнечный зной, ночь обещает быть прохладной.

– Не успели, – сказал я с досадой. – Ладно, не стоит биться головой о камни… Они тоже ночью не сойдут с места. Нужно только встать с рассветом. Потому никаких рассказов о былых приключениях, ложимся и спим.

Торкилстон простонал:

– Я уже падаю… и сплю…

Ордоньес сказал деловито:

– А я сперва обеспечу костер.

Я покачал головой.

– Разве у тебя не пояс Ягецция?

Он слегка смутился.

– Уже знаете? Я как раз его имел в виду.

Он снял пояс, повернул два кольца и положил его между нами на камни. От пояса пошел яркий оранжевый свет, чистый и ясный, словно светит крохотное солнце.

– Никакой зверь не подойдет, – сказал он. – Я проверял не раз.

– Тогда спи, – велел я.

– А вы, ваша светлость?

– Немного посижу, – ответил я. – Потом тоже лягу.

Умные учатся с первой попытки, но я потратил половину ночи, стараясь превратиться в большого и ужасного дракона. Когда не получилось, я попробовал разные формы, размеры, пока в конце концов не заказал себе, совершенно измучившись, стать летающей тварью с себя размером.