Истина в твоем прикосновении - Ким Нина Окер

он наконец сдается и ложится на маленькую парковую скамейку, чудом уцелевшую в сражениях. Я бы с радостью отвезла Кево прямо в ближайшую больницу, но он наотрез отказывается и продолжает твердить, что с ним все в порядке. Мне же кажется иначе. В этом хаосе я так и не поняла, как именно Кево был ранен во время ритуала. Но Кеннет потом сказал нам, что это был осколок автомобильного окна. Одно представление об этом причиняет мне боль. Несколько дюймов ниже, и осколок пронзил бы сердце Кево. Тогда даже самый могущественный Хранитель Весны не смог бы ему помочь.

К моменту прибытия полиции те из нас, кто остался, разобрали большую часть завалов. Я не знаю, почему мне захотелось помочь убраться. Может быть, потому, что идея пойти домой и лечь спать просто странная. Я не готова к нормальной жизни, не готова столкнуться с последствиями сегодняшнего вечера. Что-то делать – это хорошо. Даже если это просто уборка мусора.

Кеннет, Милан и пожилая женщина, представившаяся Мастером Лета, встречаются и беседуют с полицейскими. Я уверена, что они знают о нас. Никак иначе я не могу объяснить, почему на месте происшествия не появилось ни одного спезназовца. Я знаю, что некоторые высокопоставленные политики знают о сезонных семьях, но никогда не интересовалась этим по-настоящему. Но я сомневаюсь, что они легкомысленно отнесутся к ночным событиям.

Зара подходит ко мне, тоже глядя на офицеров, которые бешено жестикулируют при разговоре.

– Как думаешь, что они будут делать?

Я пожимаю плечами и наклоняюсь, чтобы поднять крышку мусорного бака. Усталость перенесенной битвы начинает давать о себе знать. Сегодня я направила довольно много энергии и часто использовала свои силы. Если честно, я удивлена, что вообще стою на ногах.

Вздохнув, разминаю руки.

– Не знаю. Они не могут арестовать нас всех. И они знают, что мы сильнее их.

– Они не знают, что сейчас мы бессильны.

– Вот и хорошо, – с ухмылкой говорю я.

Зара пинает ногой пустую пивную банку, которая со звоном катится по асфальту и отскакивает от лежащей рядом автомобильной шины. Несколько секунд мы молча наблюдаем за ней, затем я чувствую на себе взгляд Зары.

– Они перевозят тела. Рагнар рассказал мне о дедушке.

Рагнар – наш двоюродный дедушка. Я понятия не имела, что он тоже здесь. Интересно, на чьей стороне он сражался. Но разве теперь это имеет значение?

– Прости, – тихо говорю я, сама не зная, за что извиняюсь. – У меня еще не было возможности сказать тебе об этом.

Зара отводит глаза и прочищает горло.

– Я не грущу, – резко говорит она. – Наверное, это делает меня довольно ужасным человеком.

Решительно мотаю головой:

– Это не так. Он делал ужасные вещи, к тому же много чего произошло. Дай себе немного времени.

Ее брови сдвигаются в складку, и она продолжает сжимать руки в кулаки. Очевидно, Зара хочет сказать что-то еще, но не знает, с чего начать. Поэтому я поднимаю с земли еще мусор, чтобы дать ей время. Наконец она расправляет плечи и смотрит на меня:

– Ты видела моих родителей?

– Нет, – неуверенно наклоняю голову я. – Может быть, они не захотели с нами воевать, Зара. Может, они передумали.

– Сандер умер за это, – задумчиво шепчет она. Мое сердце сжимается от ее слов и боли в ее голосе. – И мы даже не знаем, был бы он за нас или против.

Она права. Возможно, Сандер и не был первой жертвой в этой войне, но его смерть стала началом революции. И хотя мы никогда не сможем его спросить, я уверена, что он был бы на нашей стороне. Может быть, не сразу, может быть, ему, как и мне, понадобилось бы время, чтобы все понять. Но он сделал бы правильный выбор.

Я делаю шаг к Заре и нерешительно накрываю своей ладонью ее руку:

– Уверена, он гордился бы тобой. Всем, что ты сделала. И твои родители тоже.

Она вздыхает:

– Да, возможно. Думаю, это только время покажет, правда?

– Возможно.

Я чувствую, что она все еще о чем-то думает. Осторожно ищу ее взгляд, но ничего не говорю. Отношения между мной и Зарой пока не обрели под собой твердую почву. За последние недели мы стали единым целым, сражались бок о бок. Тем не менее не так просто оставить позади годы ненависти и соперничества. Я не знаю, станем ли мы когда-нибудь лучшими подругами или даже кем-то вроде хороших знакомых. Будущее перед нами чертовски неопределенно, но я надеюсь, что мы хотя бы не вернемся к тому состоянию, когда нам захочется выцарапать друг другу глаза.

– Блум? – наконец спрашивает кузина, обхватывая себя руками.

Я выпрямляюсь и убираю волосы со лба:

– А?

– Ты собираешься вернуться? – Она кусает губы, затем сухо смеется.

– Знаешь, я как-то даже еще не думала об этом. Пока мы жили вместе, я не думала о том, что будет потом. Но мы не можем вечно жить вместе в квартире, временно предоставленной каким-то знакомым или родственником. У нас нет денег, нам нужно ходить в школу. Мы должны вернуться в Зимний Двор.

Только через мой собственный труп я вернусь в свою тюрьму в Зимнем Дворе, но мысли Зары мне понятны. В отличие от меня, у нее есть семья, которая ждет ее дома. В отличие от меня, у нее есть счастливые воспоминания об этом месте, жизнь, к которой можно вернуться. Зара оглядывается через плечо, и я слежу за ее взглядом. Он направлен на Кэт, которая сидит на скамейке рядом с Кево – тот, кажется, заснул. И тут я понимаю, что происходит в голове у Зары. Кэт определенно не отправится вместе с ней в Зимний Двор.

– Ты не обязана решать это сейчас, Зара. – Когда она вопросительно смотрит на меня, я заставляю себя ободряюще улыбнуться: – Все меняется. Наш Дом без лидера. Если хочешь знать мое мнение, пришло время для новых правил и модернизации. Если хочешь вернуться, возвращайся. Но на своих условиях. Не позволяй им больше говорить тебе, что ты должна жить по их стандартам. Хорошо?

Зара настороженно улыбается:

– Ты говоришь как старшая кузина.

Я фыркаю:

– Смотри, а то я заведу с тобой разговор о пчелах и цветах.

Вместо ответа Зара показывает мне средний палец, затем поворачивается и идет к Анатолию, который разговаривает с незнакомым мне парнем. Рядом со мной перевернутая машина, и вся улица усеяна мелкими осколками стекла. Они поблескивают в тусклом свете и выглядят почти болезненно красивыми. Когда я наклоняюсь, чтобы поднять одинокий ботинок, то