Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

Знакомо ли тебе, как среди ночи

Душа кипит от жажды воли,

Но яд обмана сердце точит,

И сердце корчится от боли?

Ужасна эта ночь, она забвеньем манит,

И солнце для тебя уже не встанет.

Вынужден признать, что содержание стихотворения глубоко взволновало меня. Я не знаток поэзии, и не мне судить, представляло ли оно какую-нибудь литературную ценность, но в нем, безусловно, звучал крик ужаса талантливого человека, ставшего жертвой безумия, с которым он явно безнадежно пытался бороться. Необходимо было спешить. Ни секунды не сомневаясь, что автором стихотворения был именно Уильям Олерт, я бросился листать справочник, нашел в нем адрес издателя и отправился к нему с визитом.

Как выяснилось, я был прав. Некий Уильям Олерт накануне лично принес в редакцию стихотворение и просил поскорее напечатать его. Так как редактор не проявил должного восторга от столь блестящей перспективы, поэт вручил ему десять долларов с условием, что стихотворение выйдет в следующем номере газеты. Поэт вел себя вполне пристойно, и только взгляд его странно блуждал, да к тому же он несколько раз подчеркнул, что его стихи написаны кровью; но такие высокопарные слова и к месту и не к месту употребляют как талантливые, так и бездарные писатели. Олерт оставил в редакции свой адрес, куда следовало переслать корректуру. Так я узнал, что Олерт-младший остановился в одном из дорогих частных пансионов в новом районе города.

Я немедленно поспешил туда, заранее изменив свой внешний вид до неузнаваемости. По дороге я прихватил с собой пару полицейских и попросил встать около входа в пансион.

В приподнятом настроении и полной уверенности, что уж на этот раз мошенник со своей жертвой не уйдет от меня, я потянул за ручку звонка, над которым висела вывеска с надписью: «Пансион для Леди и Джентльменов. Высший класс». Привратник открыл дверь и спросил, что мне угодно, на что я в ответ попросил его доложить обо мне хозяйке и передал визитную карточку, на которой, конечно, стояло вымышленное имя. Меня проводили в гостиную, куда скоро вошла элегантно одетая, пышная дама лет пятидесяти. Вьющиеся волосы и едва заметный темный оттенок ногтей свидетельствовали о том, что в ее жилах текла негритянская кровь. Она приняла меня весьма учтиво и произвела впечатление воспитанной особы. Я представился редактором газеты, предъявил ей только что приобретенный номер со стихотворением и сказал, что желаю говорить с автором, так как его стихи получили высокую оценку специалистов, и мне хотелось бы сделать поэту новый заказ.

Хозяйка спокойно выслушала, внимательно глядя мне в лицо, а когда я умолк, с жаром произнесла:

— Значит, этот джентльмен напечатал свое произведение в вашем ежедневнике? Как это прекрасно! А стихи действительно хорошие?

— Превосходные! Я уже имел честь сообщить вам, что они произвели большое впечатление не только на меня, но и на видных специалистов.

— Очень интересно! Он показался мне образованным человеком, настоящим джентльменом. К сожалению, он почти ни с кем не разговаривал и не общался. Только раз вышел из пансиона, наверное, именно тогда он и отнес вам свои стихи.

— Неужели? Во время беседы в редакции он намекнул, что несколько раз снимал здесь со счета деньги, а для этого ему было необходимо выходить из дому.

— Значит, он выходил в мое отсутствие, а может быть, все дела поручал секретарю.

— Разве у него есть секретарь? Он об этом не говорил. Судя по всему, он очень состоятельный человек.

— Думаю, да. Платил он не скупясь и заказывал самые изысканные блюда. Все его финансовые дела вел секретарь Клинтон.

— Клинтон? Ах, если секретаря зовут Клинтон, то, несомненно, именно его я встретил в клубе. Он из Нью-Йорка, по крайней мере, оттуда прибыл. Я встречался с ним… Постойте, когда же это было? Да только вчера, около полудня.

— Вполне возможно, — заметила она. — Он и в самом деле выходил из дому в это время.

— Вы не поверите, — продолжал я, — мы так понравились друг другу, что он даже подарил мне свою фотографию. Но я при себе фотографии не ношу и пообещал ему, что свою передам сегодня. Так мы и условились встретиться. Вот его фотография, — я протянул хозяйке снимок Гибсона, который всегда был при мне.

— Да, это секретарь мистера Олерта, — сказала она, бросив беглый взгляд на фотографию. — К сожалению, вы не скоро увидитесь, а мистер Олерт, увы, не передаст вам никакого стихотворения. Они оба уехали.

У меня упало сердце, но я быстро взял себя в руки и непритворно подосадовал:

— Ах, какая жалость! Наверное, им пришлось внезапно изменить все планы и уехать.

— Действительно, вы правы. Это невероятно трогательная история. Правда, мистер Олерт об этом не говорил, но ведь никто не станет нарочно бередить свои раны, а вот его секретарь поведал мне тайну с условием, что я буду ее хранить и никому не расскажу. Должна вам заметить, что мои постояльцы всегда относятся ко мне с доверием.

— Охотно верю вам, это вполне естественно. Ваши изысканные манеры, ваше поведение располагают к вам безусловно, — нагло заискивал я перед ней.

— Ах, что вы, что вы. — Она явно попалась на мою грубую лесть. — Эта история растрогала меня до слез, и я очень рада, что несчастному юноше удалось вовремя скрыться.

— Скрыться? Неужели его преследуют?

— Так оно и есть.

— Ах, как это странно! Такой талантливый поэт, и вдруг ему угрожают, его преследуют! Я редактор, а значит, в какой-то степени его собрат по перу… Может быть, мистер Олерт нуждается в защите? Может, стоит намекнуть в статье… Ах, как жаль, что вам поведали эту необыкновенную историю с непременным условием сохранить тайну!

Щеки дамы зарделись. Она достала из кармана платок, правда, не очень свежий на вид, чтобы в любой момент иметь его под рукой, и сказала:

— Что касается тайны, сэр, считаю, что не обязана больше молчать, раз эти господа уже покинули мой дом. Я была бы только рада, если бы вы смогли помочь молодому человеку.

— Я сделаю все от меня зависящее. Однако прежде, чем что-то предпринять, я должен знать, в чем, собственно, дело.

— Вы узнаете все. Сердце приказывает мне открыться вам. Всему виной любовь, беззаветная и несчастная.

— Так я и думал. Несчастная любовь — это муки, разбивающие сердце вдребезги, — высокопарно воскликнул я, хотя о любви знал только понаслышке.

— Ваши слова еще больше расположили меня к вам. Вам уже пришлось страдать от любви.

— Пока еще нет, — сознался я, чтобы не слишком завираться.

— В таком