Десять десятилетий - Борис Ефимов

Нам достаточно было побыть в Братиславе несколько часов, чтобы убедиться, с каким трудом военные власти справляются с бесчинствами разнузданной солдатни, увы, нашей, советской. Двое патрульных ведут молодого солдата, беспечно покуривающего сигарету.

— За что это? — спрашивает Леснов.

— А он словачку убил, — следует ответ.

— За это расстреливать надо! — восклицает Леснов.

— Эх, товарищ майор. За то, что здесь творится, пришлось бы полгарнизона расстрелять.

Буквально через несколько шагов Леснову взбрело в голову остановить какого-то солдата и сделать ему замечание за неотдание чести. Тот посмотрел на него мутными глазами и, вынимая из-за пазухи финский нож, кивнул головой в сторону подворотни, возле которой мы остановились:

— Ах ты, хреновый майор, пойдем — я тебе отдам честь.

— Ради Бога, Михаил Григорьевич, не связывайтесь! — вступился я и потащил Леснова прочь.

…С особым интересом я жду свидания с Будапештом. В сгущающихся сумерках осеннего дня мы въезжаем в столицу Венгрии. По крутым, разбитым снарядами улицам высокого берега Буды спускаемся к мосту через Дунай и попадаем в широко раскинувшийся до самого горизонта Пешт. Немного понадобилось времени, чтобы убедиться, что молва о величественной красоте Будапешта нисколько не преувеличена. Эта красота изумляет и сейчас, когда город тяжело изранен железом и сталью, обожжен огнем, искалечен войной. Лежат в руинах многие из красивейших зданий Будапешта, великолепные вокзалы зияют провалами огромных стеклянных крыш. Мрачным обугленным остовом поник огромный королевский дворец — ведь гитлеровцы дрались за Будапешт еще более свирепо и отчаяннно, чем за Вену. Но широкие проспекты Пешта не утеряли пышной красоты своего великолепного ансамбля. Одно из самых великолепных сооружений Будапешта — построенный Имре Штейндлем венгерский парламент, необъятная каменная громада, в которой готические мотивы переплетены с мавританскими, вставшая на дунайской набережной. Снаружи парламент поврежден, золоченый купол его залатан досками, но внутренние апартаменты остались в целости, сохранив все богатство вычурной отделки, лепки, раскраски, несметное количество цветной скульптуры.

Скорейшее возрождение одного из красивейших городов Европы — самое горячее и страстное желание венгров. Тысячи рук упорно и самоотверженно трудятся над этой нелегкой задачей, и медленно и непрестанно идет процесс выздоровления израненного города.

Один из виновников варварских разрушений, причиненных Будапешту, — Ференц Салаши, главарь венгерской партии «Скрещенные стрелы», назначенный Гитлером главой венгерского правительства.

…Мы с Шандором Экком, моим давнишним другом, венгерским художником и одновременно майором Красной армии, в кабинете начальника будапештской политической полиции Петера Габора. Обращает на себя внимание, что на одной из стен кабинета висит в черной траурной рамке большая фотография знаменитого будапештского Цепного моста, соединявшего Буду и Пешт. Нам рассказывали, что мост по приказанию Салаши был взорван внезапно, среди бела дня, хотя его заполняла густая толпа мирных жителей.

Идем во главе с Габором вниз, выходим во внутренний двор-колодец, потом в другой и двумя небольшими лестницами спускаемся в огромный подвал. В нос ударяет острый тюремный запах дезинфекции. Вдоль чисто выбеленного коридора тянется ряд аккуратно выкрашенных в коричневую краску дверей. Молодой парень в спортивной куртке и сапогах несет за нами доску с крючками, на которых висят ключи. Подходим к двери № 39, к которой приклеен листок бумаги с аккуратной надписью «Ференц Салаши». Отодвигается поперечный засов, отпирается замок, и перед нами Салаши. Камера крохотная, примерно 3–4 квадратных метра. Сводчатый потолок, чисто выбеленные стены. Почти вся площадь пола занята дощатым настилом, на котором лежат пальто и шляпа. Никаких признаков постели. Справа ящик-параша. Салаши стоит, вытянувшись во весь рост, и безжизненно смотрит на нас. Это мужчина выше среднего роста, черноволосый, смуглый. Несколько минут мы рассматриваем его и внутренность камеры.

Потом поочередно заходим в другие камеры. Одна пустует — ее обитатель, бывший премьер-министр Бардоши, сейчас на допросе. Это уже почти шкаф, всю крохотную площадь занимают дощатые нары. Между ними и дверью полоска пола, достаточная только для того, чтобы человек мог встать.

По предложению Габора поднимаемся в кабинет следователя, где идет допрос Бардоши. Это — красивый старик с лицом артиста, с длинными, гладко зачесанными назад седыми волосами. Он прямо на машинку диктует свои показания.

Снова проходим в кабинет Габора. Через несколько минут туда вводят Салаши. Теперь я могу рассмотреть его более подробно. У него большой выпуклый лоб, красивые выразительные глаза, волевое, немного актерское лицо. Одет в темный пиджак, зеленую спортивную рубашку, бриджи цвета хаки и крепкие венгерские ботинки с вынутыми из них шнурками.

Габор предъявляет фотографию взорванного моста пойманному преступнику. Ференц Салаши мрачно отворачивается от траурного снимка. Ему нечего сказать, нечем оправдаться. Без сомнения, он очень хорошо знает это комфортабельное помещение — здесь был в недавнем прошлом собственный его, Салаши, кабинет. Ведь мы находимся в здании бывшего центрального штаба его партии. Не за этим ли самым столом недолговечный фюрер Венгрии сочинял свои напыщенные приказы и воззвания. Я разглядываю Салаши с любопытством: не так давно, когда по воле Гитлера он вынырнул на поверхность политических событий, мне приходилось рисовать сию личность в карикатурах. Удостоверяюсь, что подлинный Салаши не имеет ничего общего со своим условным сатирическим изображением (что, кстати говоря, совершенно не важно для смысла и политического звучания карикатуры).

Многословно и туманно разглагольствует он о хунгаризме, фашизме, нацизме, но выкладывает свои идеологические воззрения настолько подробно и длинно, что допрос начинает походить на некую утомительную и скучную лекцию по политграмоте.

«Как странно, — думаю я. — Этот человек совсем недавно встречался с Гитлером, преданно смотрел ему в глаза, был счастлив, что фюрер оказывает ему доверие, вручая власть в Венгрии. А теперь сидит в своем бывшем кабинете и пытается оправдаться перед совершенно неведомыми ему людьми в советской военной форме. Интересно, за кого он нас принимает? За следователей? Разведчиков? Впрочем, сейчас ему не до того… Понимает ли он, что дни его сочтены? Или на что-то надеется? Боже, он все еще говорит… Дай-ка и я задам ему какой-нибудь вопрос».

Вежливо извинившись, я прерываю плавно текущую речь Салаши и задаю вопрос: когда он последний раз видел Гитлера.

Салаши недовольно останавливается, собирается с мыслями и переключается на новую тему. Так же подробно и многословно, с бесконечными отступлениями, которые наш переводчик, видимо, просто опускает, он рассказывает о своем приезде в ставку фюрера и встрече с Гитлером и Риббентропом. Не забывает даже сообщить меню обеда, который поразил его аскетической скромностью: овощной суп, консервированное оленье мясо с горохом и черный кофе с одним (!) бисквитом. Приходится снова прервать неутомимого оратора: я спрашиваю, как он сегодня, после поражения и самоубийства Гитлера, расценивает его стратегические таланты и пресловутую трансцендентальную интуицию. Следует длиннейшее и мутнейшее рассуждение о том, что необходимо понимать различие между «руководителем войны» и «руководителем вооруженных сил», каковые качества сочетались у Гитлера, видите ли, не в стабильном, а в «диффузионном» соотношении. Не следует также упускать из виду, разглагольствует Салаши, что современная война…