Аркан - Татьяна Русуберг

Весть о призраке в скриптории и возможной одержимости нового послушника облетела обитель со скоростью раздутого ветром пожара. Найд подозревал, что в данном случае роль ветра сыграл язык Бруно, поистине не имевший костей. На утренней молитве новиций то и дело ловил на себе любопытные и испуганные взгляды, хотя он старательно шевелил губами, отбивал поклоны и в нужных местах осенял себя знаком Света.

В прошедшую ночь Анафаэль почти не сомкнул глаз. Лег поздно из-за настоятелева наказания, и, хотя лежал смирно, по уставу, сложив руки поверх грубошерстного покрова, в голове ворочались смутные мысли, перед рассветом сменившиеся столь же смутными снами. Он был голубем, выпущенным из клетки и спешащим домой — над стелющимся дымом, над сгоревшими остовами хат, над черными руками мертвых, хватающимися за воздух, — углями, торчащими из углей. Он парил над клетчатой доской с диковинными фигурами, где черные всадники осаждали белую башню, как воронье, слетевшееся на труп. Одна из страшных птиц заметила его и преследовала, пока он не юркнул под стреху — в предутреннюю мглу общего покоя в послухе.

Сны оставили тяжесть на сердце. Найд не мог разгадать их значение, чуял только — они не к добру. Желание покинуть обитель крепло в нем, хотя разум приводил довод за доводом, убеждая подождать до весны. Зима была на носу, а единственный безопасный путь в Гор-над-Чета лежал вдали от наезженных трактов и деревень, через глухие леса и предгорья Кеви-Кан.

Погруженный в свои мысли, послушник и не заметил, как служба кончилась. Только когда монахи стали проталкиваться мимо него к выходу из капеллы, Анафаэль опомнился и поспешил следом. Кто-то робко дернул за его подрясник сзади. Обернувшись, он встретился взглядом с сияющими глазами Ноа. Несмотря на мрачное настроение, Найд невольно расплылся в улыбке. После того как брат Макарий определил его в скрипторий и красочную мастерскую, виделись они с парнишкой только мельком, на общих молитвах да в трапезной, и поговорить толком возможности не было.

Ноа улыбнулся в ответ, заговорщически приложил палец к губам и потащил приятеля за рукав в темный притвор. Найд последовал за ним, оглядываясь по сторонам. Ему уже хватило вчерашнего стояния на горохе; теперь только недоставало, чтобы кто-нибудь стукнул брату-эконому, что новичок отлынивает от работы. К счастью, все, похоже, уже покинули капеллу, за исключением пары послушников, собиравших нагар со свеч.

Ноа втянул Анафаэля за массивную колонну и восторженно зашептал, захлебываясь словами и поблескивая белками в полумраке:

— Что я тебе покажу! В жизни не догадаешься. Пойдем, тут боковая дверка есть.

Найд охладил его пыл:

— Мне на послух надо. Брат Евмений, мастер по краскам, следит за новициями, как коршун. Опоздаю — заставит вместо завтрака охры растирать. Кстати, а что у тебя с руками?

Ноа спрятал за спину кисти, замотанные грязноватыми повязками:

— Так, пустяки, — заглянул умоляюще в глаза, заканючил: — Будь добр, пойдем. Я никому больше не могу, милый братик, только тебе.

«Милый братик» заткнул все возражения обратно в Найдову глотку. Вздохнув, он мысленно попрощался с гречневой кашей и послушно поплелся вслед за монашком. Взбрыкивая, как нетерпеливый жеребенок, Ноа потащил друга к хозяйственным постройкам, старательно избегая попадаться на глаза спешащим к послухам братьям. Как Анафаэль ни гнал от себя нелепое подозрение, что простоватый послушник затеял нечто недозволенное, странное поведение наводило на мысли.

«Во что я ввязался?!» — тоскливо подумал Найд, когда они остановились перед заброшенным хлевом. Прошлой зимой от сильных снегопадов крыша строения обрушилась, а брат казначей все не мог решить, что будет дешевле — перестелить ее или снести ветхое хозяйство под корень и построить новое здание.

Выворачивая цыплячью шею, Ноа тщательно огляделся и втянул товарища внутрь. В хлеву было темно и пахло нежилым. Крыша обвалилась в дальнем от входа конце, и там холодный пасмурный свет отражался в луже тухлой воды, разлившейся в проходе между разрушенными стойлами. Глаза Найда едва привыкли к полумраку, а монашек уже дергал его к забитым сгнившей соломой яслям.

Запнувшись о трухлявую стойку, Анафаэль совсем не благочестиво помянул Темных. Ноа сграбастал его за шкирку неожиданно твердой рукой и зашипел в ухо:

— Ш-ш! Ты его напугаешь. Гляди!

Сначала Найд не мог рассмотреть ничего, кроме охапки свежего сена у стены и глиняной плошки, в которой бледно мерцала вода. Но тут ему показалось, что сухая трава топорщилась чуть выше в самом углу, и в просвете между травинками виднелось что-то темное и мохнатое. Он перевел вопросительный взгляд на Ноа. Глаза парнишки вспыхнули гордостью и торжеством. Он осторожно опустился на корточки и позвал тихим, успокаивающим тоном:

— Рыжик! Рыж-рыж-рыж…

Перевязанная рука нырнула в складки подрясника и вытянулась к сенной куче с куском вяленой рыбы на ладони. Найд хотел было шагнуть вперед, чтобы лучше видеть, но предостерегающий жест Ноа заставил его застыть на месте. Сухая трава зашуршала, из нее показались острые уши, черный подвижный нос, тревожно поблескивающие бусинки глаз. Найд затаил дыхание. Полугодовалый лисенок выбрался из убежища и, влекомый запахом пищи, заковылял к протянутой руке, припадая на замотанную в лубок лапу и поджимая между ног хвост.

Обнюхав ладонь, зверек одним юрким движением ухватил подачку, отпрыгнул в угол и там довольно заурчал, похрустывая косточками. Ноа с трудом оторвался от созерцания питомца и поднял к товарищу сияющее лицо. Анафаэль только головой покачал:

— Откуда он у тебя?

Незнакомый голос заставил лисенка замереть с рыбиной во рту. Глаза блеснули, поймав свет, и выжидающе остановились на чужаке. Ноа успокаивающе зацокал и прошептал:

— В капкан Рыжик попал. А я его вытащил. У него лапа перебита, но я перевязал, в лечнице научился, как правильно. Он ведь поправится, верно?

Влажные глаза с надеждой взглянули на Найда. Тот неуютно поежился — теперь на него смотрели двое, человек и лис, их радужки почти одинаково фосфоресцировали в полумраке. Анафаэль бесшумно опустился на корточки рядом с Ноа. Ему не хотелось быть жестоким, но и врать он не мог:

— Нет, братик, не поправится. Если лапа и срастется, наверняка лис останется хромым и на воле не выживет. А вот если тебя тут кто из братьев застукает…

Он не был уверен, понимает ли Ноа последствия своего поступка. Объясняться обиняками, чтобы пощадить его чувства, было бесполезно — скорее всего, парнишка просто ничего не поймет, только будет хлопать доверчиво глазами да улыбаться. Но и радостный свет в его простодушном взгляде гасить не хотелось.

— Не застукают, — тем временем горячо заверил Анафаэля хозяин лисы. — Рыжик тут уже четвертый день сидит, и ничего. А если он охромеет, так я его себе оставлю, кормить буду. Видишь, как я его уже приручил? Ведь брат Иероним разрешит, когда узнает, какой Рыжик хороший, правда?