Абраша - Александр Яблонский

Но ничего этого не случилось. Просить родителей он не решался, потому что он не любил кого-либо просить, во-первых, во-вторых, родители и так слишком много для него делали хорошего – «надо и совесть знать», – говорил он сам себе, в-третьих… В-третьих, это было слишком несбыточное мечтание. Об этом было даже страшно подумать, не то, чтобы мечтать. Куда собака в их комнате, где было тесно им самим, а когда приезжал из Москвы дядя Сережа и ночевал у них, совсем не повернуться! Да и соседи бы не разрешили.

Лежа в кровати, он всё же разрешал себе предаться сладким фантазиям. Мама часто сидела рядом с ним, гладила его голову и что-то рассказывала. Николенька любил слушать ее, ощущать ее теплую сухую и мягкую ладонь на своем лбу, видеть чуть свисавшую прядь светлых волос, которая как бы прикрывала его – маленького и беззащитного от непонятного и не очень доброго мира взрослых и чужих людей. Потом мама каждый вечер целовала его, аккуратно поправляла одеяло, а летом – в жаркие вечера дома или на даче натягивала до подбородка белую невесомую крахмальную простыню, и Николенька сладко и спокойно засыпал. И думалось, вдруг когда-нибудь наступит такое счастливое время, когда он будет засыпать, а около его кровати будет лежать, свернувшись калачиком или вытянувшись во всю длину и, положив голову на лапы, изредка поглядывая исподлобья на него – всё ли в порядке , большая собака. Скорее всего, дворняга. Умная и добрая.

Странно, но последней мыслью Абраши была мысль о собаке. «Если всё же выкарабкаюсь, надо взять собаку. Будет нам вместо ребенка». Потом он увидел себя маленького, сидящего за большим квадратным обеденным столом, под выцветшим оранжевым абажуром с мамой и папой – они ели теплые, вкусно пахнущие, только что поджаренные орешки – арахис, папа улыбался и что-то говорил маме, на коленях у него пригрелась шоколадно-шелковая такса: мудрая, упрямая, преданная, печально смотрит исподлобья, медленно переводя взгляд с одного на другого, с одного на другого, словно пытаясь запомнить лица… Затем он глубоко с облегчением вздохнул и задремал, спокойно и удовлетворенно, как человек, хорошо выполнивший непростую работу. Больше он ничего не слышал, не видел, не чувствовал. Он не слышал, звучавших как заклинание, слов «скальпель», «зажим», «тампон», «пинцет». Он не видел, как хирург – Давыдыч – снял марлевую маску с лица и махнул рукой, непонятно кому и зачем. Он не чувствовал, как усталая женщина с морщинистым смуглым лицом, чем-то похожая на старую умную обезьянку – медсестра, а возможно, и врач – положила на его лоб теплую сухую ладонь, так постояла несколько секунд, а затем легким привычным движением прикрыла его веки и накинула на лицо прохладную открахмаленную простыню. У нее были длинные пальцы с сухой пергаментной кожей и пожелтевшими от никотина ногтями.

Месяцев через семь с лишним Алена родила мальчика.

И был это большой и крепкий мальчик.

И волосики его были светленькие, слипшиеся.

И весил он 3 килограмма и 800 граммов.

И назвали его в честь папы – Николай.

И отчество дали в папину честь.

Так и записали – Николай Абрамович. Только фамилию Алена дала свою – Холопко.

...

...

Уважаемый г-н редактор!

Отвечаю на Ваши вопросы.

(…) 1. Источники.

Кто мне сказал, что Земля круглая? – Наверное, мама, но я, конечно, не поверил. Впоследствии старшие пацаны подтвердили информацию.

Когда я впервые услышал – тоже от мамы, – «положи на место, это чужое»? Почему чужое, если лежит и, тем более, если хочется? Значительно позже прочитал то, что было высечено на скрижалях Завета: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20, 17), – прочитал и восхитился мудростью древних: точный смысловой ряд – жена, раб, вол, осел…

Вот и сейчас, спросят у меня: а откуда ты всё это взял: ну, сюжет, положим, ясно – «выдумал из головы», как сказал бы Зощенко, а про Возницына, пыточную технологию, быт Двора Анны Иоанновны, про Афган, и всё остальное? – Кто знает! Мало ли что можно прочитать, увидеть, слышать за почти семь десятилетий непростой жизни.

Однако есть некоторые конкретные источники, которые не могу не отметить – с искренней благодарностью и порой преклонением.

Главный Источник:

Ветхозаветные тексты цитирую по: Библия, Книги Священного Писания Ветхого Завета, Канонические, Издание Совета Церквей ЕХБ, 1977.

Новозаветные: Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа, Перевод с греческого подлинника под ред. еп. Кассиана (Безобразова), Российское Библейское Об-во, 1997 .

Книга, которой у меня нет под руками, но которая живет во мне, которую когда-то читал и перечитывал и которая – в основе главы об ужасе и мерзости бессмысленной бойни в Афганистане, – «Цинковые мальчики» Светланы Алексиевич. Это не только книга, это – поступок. Что-то стерлось в памяти, многое наслоилось из того, что всплывало после начала 90-х, из того, что слышал своими ушами от бывших афганцев, но всё же главное – «Цинковые мальчики». Всё, что там написано, ушло в подкорку. После этой книги жить и мыслить по-старому оказалось нельзя. И писать об этом ужасе, невольно не обращаясь к «Мальчикам», невозможно.

Ещё одна книга – передо мной. Это «Мемуары» Эммы Герштейн (СПб., 1998) – той самой «женщины с чрезмерно характерным семитским обликом», мемуары которой, восхищаясь, запретил ГБшный полковник. И цитата об очередях в московских парикмахерских женщин, ожидающих прихода немцев (Э. Герштейн, цит. изд., с. 303), – оттуда, и идея сюжета «Валерьяныч – Красильников (палач и жертва)» – тоже оттуда (с. 271). Конечно, идея сюжета, произросшая в сюжет , видоизменилась, переросла своего «родителя» и даже опровергла его: мой Валерьяныч не циник (главка в книге Э. Герштейн называется «История одного циника»), но всё равно не могу с благодарностью не склонить голову перед автором этих Мемуаров.

Дело Александра Возницына и Бороха Лейбова привлекало к себе внимание давно. Это было, по словам великого философа Владимира Соловьева, «последнее религиозное сожжение в Европе» (скорее, одно из последних). Еще в 1910 году в альманахе «Пережитое» были опубликованы документы по этому уникальному делу. В 1936 году появился роман Леонтия Раковского «Изýмленный капитан» (изýмленный, то есть безумный). Не обсуждая этот роман, отмечу, что его последние главы – непосредственно следствие и казнь – в середине 30-х резонировали: как вспоминала вдова В. Блюхера, незадолго до ареста, прочитав роман Л. Раковского, маршал сказал: «Прочитай. Со мной то же будет» (Военно-исторический журнал. 1990. № 1. С. 80). Вскоре роман был повсеместно изъят и стал библиографической редкостью, мне он известен по интернет-изданию. Помимо романа «Изýмленный капитан» делу Возницына посвящены крупные и документально фундированные исследования, в первую очередь: С. Дудаков. «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России» (М., 2000); а также: М. Бейзер, «Евреи Петербурга» (Иерусалим, 1990); В. Энгель. «Курс лекций по истории евреев в России» (http://jhistory.nfurman.com/russ/russ001-3.htm); А. Черняк. «“Изýмленный” капитан Возницын и Борух Лейбов…» (http://www.lechaim.ru/ARHIV/111/chernyak.htm); Ф. Кандель, «Очерки времен и событий из истории российских евреев» (http://www.chassidus.ru/library/history/kandel/) и др. Уже по окончании работы над «Абрашей» я познакомился с наиболее исчерпывающим и точным исследованием на эту тему Льва Бердникова: Л. Бердников. «Казнить смертью и сжечь…» (Новая Юность, 2010, № 2).