Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов

Еще не влившись в обыденную колею чеченского села, Арзо, как сторонний наблюдатель, взирал на все происходящее.

Утренняя сцена жизненной борьбы так его потрясла, что он с ностальгией вспомнил армейскую беспечность и бездумье. Все сельчане казались ему нервными, взбешенными, в жадности суетливыми. И только, когда к ним в дом вошли старейшины села и представители рода Айсхановых с претензиями и угрозами, он осознал реальность бытия, ощутил пульс клокочущей действительности и как старший в семье взял в свои руки бразды правления и ответственности.

Почтенно выслушав пришельцев, Самбиев-старший с достоинством, в полный глас ответил:

– Уважаемые старцы! Мы благодарны вашему визиту и вниманию. Однако мне кажется, что вы не владеете полной информацией: Айсханов Шалах – вор. Он в этом признался. У него есть соучастники, и мы с ними разбираемся. А если Шалах до вечера с нами и с Зурой Байтемировой не рассчитается, то мы силой восстановим справедливость… И еще, если кто-то попробует искать поддержки у органов власти – мы примем адекватные меры… Уважаемые односельчане! Я думаю, что если бы вы, как сейчас, знали бы пагубность содеянного Шалахом, вы бы не пришли к нам с его защитой.

– Да мы и не защищаем его, – оправдывался один старец.

– Мы хотели разобраться, – вступился второй.

– Неужели это правда? – возмутился третий.

Проводив посредников, Лорса кинулся к брату, сжал с силой в объятиях.

– Мужчина! – в радости, на ухо воскликнул он.

– Разве можно так грубо говорить со старшими, – вновь недовольно ворчала Кемса.

Казалось, все урегулируется, так нет, вечером, когда по поздней осени быстро сгустился мрак, к воротам Самбиевых явились старший брат Шалаха – вечный пьяница, и его собутыльник. Им навстречу первой выбежала Кемса, на нее посыпалась нетрезвая брань, легкое рукоприкладство. Одолев женщину, пришельцы ворвались во двор с огромным тесаком в руках и напоролись на братьев Самбиевых. Арзо и пальцем не шевельнул, и только в свете электролампочек показалось, что Лорса станцевал перед ворвавшимися, а те от случайных прикосновений танцора упали.

На истерические вопли Кемсы и поверженных пришельцев прибежала вся округа. Осматривая тесак, одни сельчане требовали тщательнее избить пьяницу, другие отпустить до разборок на следующий день, и в это время к воротам подъехал наряд милиции из райцентра. Такого в Ники-Хита в последние годы не случалось, все поняли, что блюстители правопорядка неслучайно катаются по ночному захолустью. Под давлением общественности, милиционерам пришлось заняться своими служебными обязанностями: свидетельские показания никихитцев обязали их арестовать ворвавшихся во двор Самбиевых пьяниц и, как улику, забрать огромный тесак.

Только этот скандал угомонился, и все разошлись по домам, в ворота Самбиевых вновь постучал представитель рода Айсхановых: на сей раз пришелец был тих, вежлив, и в руках его были пятьсот рублей. Арзо хотел было гордо от денег отказаться, но Кемса пачку выхватила, сказав, что в доме Байтемировых есть нечего.

В тот вечер, отдавая деньги, Кемса засиделась у Байтемировых. Когда она вернулась домой, сыновья спали на нарах в ногах друг друга. Уныло горела керосиновая лампа, в дверях Кемсу встретил мурлычащий кот, завертелся в ногах; на краю остывающей печи жалобно пищал вскипевший чайник. Мать с любовью осмотрела детей, как у младенцев поправила подушки, поплотнее укрыла одеялом.

– Лорса, Лорса, – слегка тронула она плечо сына, – уезжай завтра же в Калмыкию. Сегодня от милиции нас эти пьяницы спасли, а завтра Докуев их снова пришлет… Прямо с утра уезжай, с твоим характером здесь жить опасно.

Лорса ничего не ответил, только перевернулся набок, к стене, зато Арзо поднял голову.

– Правильно, – поддержал он мать, – дети, жена одни в пустыне, за ними присмотр нужен.

Кемса полезла под нары, достала несколько поленьев, засунула их в печь на угасающие угли.

– Наконец Полла письмо прислала, – как бы про себя сказала мать; она все еще смотрела на разгорающийся огонь, отблески пламени волнами плыли по ее состарившемуся, обветренному лицу. – Оказывается, около месяца лежала в больнице с желтухой, и никто об этом не знал.

– Как?! – вскочил Арзо, словно ужаленный и, больше ничего не сказав, повалился ничком, суетливо стал кутаться в одеяло.

– Такая жена в доме – счастье, – продолжила Кемса.

– Это точно, – пробурчал в стенку Лорса.

Утром на автовокзале Грозного у Зеленого рынка, Лорса вручил брату красный мохеровый шарф и крашенную в черный цвет ондатровую шапку – горделивые атрибуты вайнахов тех лет.

– Носи на здоровье, – с печалью в голосе от расставания, вымолвил Лорса, – они тебе здесь нужнее, а мне перед баранами нечего красоваться.

Когда автобус уехал, Арзо на трамвае проехал две короткие остановки, и из здания Главпочтамта послал Полле срочную телеграмму с беспокойством о состоянии ее здоровья, и следом, прямо на обратной стороне нескольких телеграфных бланков, написал ей же объемное, теплое, по его мнению, письмо с высказываниями брата и матери в ее адрес. Это было восьмое по счету послание со дня расставания в Ростове, без ответа.

* * *

За год с небольшим деятельность уполномоченного по госзакупкам Цыбулько претерпела значительных изменений в сторону важности и степенности. «Мужичок» Цыбулько, как его вначале прозвали в Совмине, оказался далеко не простым, а нахрапистым малым.

Когда Цыбулько в очередной раз явился на совещание в обком с хмельными глазами, источая алкогольный перегар, первый секретарь обкома КПСС Брасов в жесткой форме обругал его, выгнал вон и рекомендовал немедленно уволить.

Вот тут-то и проявилась «волосатая лапа» из Москвы, толкнувшая Цыбулько в теплые края. Оказывается, его свояк занимал солидный пост в ЦК КПСС – посыпались протекционные звонки, и Цыбулько сохранил пост. А после этого из столицы приехала комиссия с проверкой деятельности местной парторганизации, ее председателем оказался подчиненный свояка Цыбулько, и разумеется, этот председатель всячески должен был лебезить перед самим Цыбулько, как свояком шефа. В то же время все партруководство республики вынужденно трепетало перед председателем комиссии, и по логике партийной иерархии, получилось, что именно Цыбулько стал самой важной персоной в те две недели, пока высокая проверяющая комиссия наслаждалась благами Кавказа.

Потом последовали разительные перемены. Из бокового второстепенного здания Цыбулько переезжает в главный административный корпус Кабинета Министров, и не просто так, а на этаж, где размещаются вице-премьеры, где всегда загадочная тишина, редкие, но очень важные посетители, толстые шумопоглощающие ковры и двойные шумозащищающие, массивные двери.

Именно к такой двери, с солидной надписью «Уполномоченный» и так далее – Цыбулько, подошел с трепетом в