Время Мечтаний - Барбара Вуд

В те давние суровые года,

Когда котомки, на плечо закинув, мы в путь отправились

И знали, что дорога приведет нас в ад.

Голос продолжал рассказ о Великом аутбеке, с танцующими кенгуру, где скрыто бродят своими тропами аборигены, где стоят хижины из тонких бревен и коры, и у молодой женщины по имени Рут, проживающей в глуши Никогда-Никогда, спит на руках малыш. Рассказ шел своим чередом, а люди у костра занимались тем временем своими привычными делами: раскатывали тюфяки, расседлывали лошадей, раскуривали трубки и сигары, а над ними огромным шатром простиралось небо, и звезды светили им «холодным и чистым светом». Они двигались как тени, привычно разыгрывая пьесу, усталые и ссутулившиеся, сломленные и подавленные, но с верой и надеждой, что ночь сулит удачу впереди. В конце действия костер угас, и путники устроились «укрывшись одеялами – приятелями старыми». А голос произнес завершающую фразу: «Но, несмотря на тягот череду, мы б не отказались суровость дней тех снова пережить».

На сцене стало темно, и театр, казалось, затерялся во времени и пространстве. Затем вновь зажегся свет, и новая картина предстала перед зрителями, притягивая их внимание. Теперь на сцене торжествовал день. Из трубы маленького домика вился дымок, а за домиком вдаль на мили золотились под голубым небом нивы, и голос проговорил: «Разве не диво, что женские руки столько грубой работы переделать смогли…»

После завершения баллады «Сердце Ханны», домашняя обстановка фермы сменилась видом на красную равнину, над которой возвышался, пламенея в лучах заката, монолит Айерс Ром, и невидимый чтец продекламировал известнейшую балладу «Мечтания: посвящается Джоанне».

С каждым новым стихотворением декорации на сцене менялись, создавая вереницу взятых с натуры пейзажей континентальной Австралии и морских видов. Среди публики, заполнившей в этот вечер за две недели до Рождества все места в мюзик-холле, нашлось бы всего несколько человек, для которых не оказалась знакомой хотя бы одна из сцен, несмотря на то что все эти люди в большинстве своем были городскими жителями. Увиденное оживляло в их памяти детские впечатления или рассказы старших. Обращенные к их сердцам баллады рассказывали об укладе жизни, исчезающем навсегда. Картины давнего прошлого, хранившиеся в памяти, предстали на сцене в щедром многообразии деталей, начиная от мерцания звезд в небе над пустыней и смеха зимородка-хохотуна до щелканья кнута погонщика воловьей упряжки и шелеста ветра в ветвях акаций.

Джоанна с Хью смотрели представление из ложи. Вместе с ними в белом кружевном платье с цветами в волосах сидела двенадцатилетняя Бет, а также Сара в вечернем платье изумрудного цвета и восемнадцатилетний Адам в строгом вечернем костюме. В той же ложе находилась чета Даунз. Фрэнк и Айви приехали в Мельбурн на премьеру «Рассказов из аутбека в лицах» – художественной постановки сборника баллад, опубликованного три года назад в книге «Поэмы сына аутбека». Хью пригласил Айви Даунз сделать к ним цветные иллюстрации, изображающие сосны Снежных гор, где «темно-зеленые эвкалипты касаются ярко-голубой чаши неба», и просторы пустыни, такой огромной и ясной, что, «заслонив глаза можно в завтрашний день заглянуть». Книга имела шумный успех в австралийских колониях, самая популярная баллада Хью «Свэг-мен» («Бродяга») была положена на музыку. Ее распевали в школах и пабах, в пути и на привале у костра. Книга пользовалась большим успехом во всей Британской империи, и повсюду читали историю о ссыльном, чьи «грехи были записаны, прежде чем он появился на свет», и о жизненном пути стригаля, что «вел к смерти прямиком».

Далее на сцене появился амбар, где проходил сельский праздник. Стригали с девушками лихо отплясывали польку, а публика хлопала в ладоши в такт музыке. Рассказчик тихо читал «Коротая время». А когда сцена превратилась в арену родео, и публика покатывалась со смеху и кричала от восторга, глядя, как гоняется за шустрым теленком «Лаклан Пит», тогда голос чтеца совсем почти потерялся в оглушающем шуме.

– Ты устроил отличное представление, Хью, – сказал Фрэнк, наклоняясь к другу. – Они уж точно не пожалеют, что пришли. Нет ничего грубее и шумливее, чем довольная австралийская публика!

Свет на сцене в последний раз потух, остался лишь силуэт старика-погонщика на лошади, и удаляющийся голос подытожил: «Такова жизнь, жизнь погонщика». После этого занавес закрылся.

Джоанна затаила дыхание. Зал замер. Потом раздались аплодисменты. Сначала негромкие, они нарастали, как лавина, и, когда зажглись недавно установленные электрические люстры, театр сотрясал уже гром оваций. На сцену вышел известный актер Ричард Готорн, один из любимцев мельбурнской публики. Это он читал баллады своим всем знакомым баритоном. Дважды поклонившись, он протянул руку в сторону Хью, и взгляды всех присутствующих устремились к сидящим в ложе. Один за другим зрители поднимались со своих кресел, и скоро весь зал аплодировал стоя.

– Они воспринимают тебя, как своего рода героя, – сказал Хью позднее Фрэнк Даунз, когда они ждали перед театром свои экипажи. – Господи, ты доказал всему миру, что у нас здесь не какое-нибудь сонное царство и мы тоже не лыком шиты.

– Ты должен отдать должное и своей жене, Фрэнк. Ее рисунки подсказали идею постановки.

– Вы вдвоем достойны похвалы, – сказала Джоанна.

Все пространство перед театром заполняли дамы в вечерних туалетах и господа в накидках и цилиндрах. Это был особый вечер для жителей Мельбурна. Впервые они смотрели представление, поставленное не французом, не итальянцем и даже не англичанином – с чем они успели смириться по причине молодости своей нации – в этот вечер им представил свою работу коренной австралиец Хью Уэстбрук. Многие подходили к нему с поздравлениями.

– Бесподобная постановка, Хью, – говорил Джон Рид, с чувством пожимая руку Хью. – Клянусь, у меня даже слезы навернулись на глаза. Пусть я родом из Англии, но сердцем австралиец.

– Приезжайте к нам с Мод ужинать, Джон. Мы заказали в гостинице зал.

– Спасибо за приглашение, Хью, но нас уже ждут в другом месте, извини.

Полин, приехавшая на спектакль в сопровождении Джадда, сказала, пожимая руку Хью:

– Замечательный вечер, ты должен гордиться, Хью.

– Ты поедешь с нами в гостиницу? – спросил он. – Мы собираемся откупорить все шампанское, что найдется в «Короле Георге».

– Я немного устала, и мне хочется успеть на ранний поезд домой в Килмарнок. – Она пожала руку Джоанне. – Мои поздравления вам двоим.

Среди зрителей был Иан Гамильтон и Ангус Макклауд с молодым Декланом. Они расхваливали баллады Хью, а Гарольд Ормзби заявил, что австралийцы грядущих поколений будут высоко ценить стихи Хью.

Подошла со своим семейством Луиза Гамильтон, и, пока они поздравляли Хью, семнадцатилетняя Афина, дочь Луизы, бросила выразительный взгляд на Адама.

– Здравствуй, Адам, – поздоровалась она, улыбаясь из-под черных ресниц. Джоанна заметила, что немало молодых особ стремились поймать взгляд Адама. Он был хорош собой, и его серьезность и ученость по какой-то причине воспламеняли сердца молодых дев. Джоанна гордилась приемным сыном. В следующем месяце ему исполнялось девятнадцать, и вскоре он должен отправиться учиться в Сиднейский университет, удостоивший его стипендии, как лучшего выпускника средней школы Камерона. Адам страстно желал учиться в этом университете, так как там, по его словам, имелась «бесподобная научная кафедра, где совсем недавно стал работать профессор, занимающийся изучением ископаемых позвоночных. Он является членом Лондонского Королевского общества и работал с самим Чарлзом Дарвином!»