Париж - Эдвард Резерфорд

Однако все остальное время взрослым приходилось придумывать, чем занять детей. К счастью, маленькая девочка любила рисовать. А Симон уже умел читать. Но через день или два интерес Констанции к тому, что делает Симон, помог им придумать новую игру: он стал учить ее буквам.

Констанция рисовала какой-нибудь простой предмет – кошку, собаку, дом, а Симон писал рядом название и едва слышным шепотом пояснял девочке, какой звук обозначает та или иная буква, и показывал, как правильно ее писать. Поскольку других занятий у них почти не было, через несколько дней девочка знала уже весь алфавит. Симон восхищался тем, как быстро она понимает его объяснения.

Потом мать принесла им доску и шашки, и Симон показал Констанции, как нужно ходить. Не прошло и двух дней, как она освоила игру и порой даже умудрялась выигрывать у Симона.

Таким было странное и тайное существование детей. Каждый вечер Констанция сворачивалась клубочком в объятиях Симона и только тогда засыпала, и он тоже закрывал глаза с довольной улыбкой, осознавая себя настоящим защитником.

Один или два раза за это время к родителям Симона приезжал дядя Ги. Он был опечален известием о болезни мальчика и хотел повидаться с ним, но Пьер и Сюзанна убедили его, что лучше этого не делать.

– Он уже идет на поправку, – заверил кузена Пьер.

И хотя Ги не очень понравилось, что к племяннику его не пустили, поделать с этим он ничего не мог.

Симон всегда слышал, когда в доме появлялся дядя Ги, но через дверь не мог разобрать, что говорили взрослые. Но однажды он все-таки уловил обрывки фраз – Ги тогда уже уезжал и садился на лошадь прямо под окном Симона. Их разделяло не больше метра. Ги наклонился к кузену, который провожал его, стоя в дверях дома.

– Знаешь, Пьер, – проговорил он, – убийство протестантов – грязное дело, спору нет. Но тем не менее, когда все закончится, мы будем радоваться. Если уничтожение еретиков – цена объединения Франции, то, может, ее следовало заплатить. – И Ги ускакал прочь.

Через окно Симон слышал эти слова совершенно ясно. Он посмотрел на маленькую Констанцию. Слышала ли она их? Поняла ли? Да. Ее лицо осталось неподвижным, только рот приоткрылся от ужаса. Симон обнял ее за плечи и прижал к себе. Через мгновение он почувствовал, как она задрожала, и увидел слезы на ее щеках, но плакала она беззвучно, потому что знала: шуметь нельзя.

После этого Симон больше никогда не относился к дяде Ги с прежней любовью.

Прошло две недели, и Пьер сообщил сыну, что появилась возможность переправить девочку к родственникам в Ла-Рошель.

– В городе не было никаких волнений, – объяснил он, – и на дорогах спокойно. Я скажу всем, что провожаю домой в Пуатье племянницу твоей матери. Это как раз по пути. А от Пуатье до Ла-Рошели мне уже ничто не должно помешать.

Он собирался покинуть город на следующий день после обеда. Мать Симона должна была увести из дому и подмастерье, и служанку, чтобы муж с девочкой ушли незамеченными.

– Только подумай, – шептал Симон Констанции перед сном, – скоро ты увидишь своих родных.

– Я буду скучать по тебе, – шепнула она в ответ. – Ты приедешь ко мне повидаться?

– Обязательно, – сказал он, хотя понятия не имел, сможет ли хоть когда-нибудь совершить такое путешествие.

На следующий день, пообедав, они сидели в доме, пока Пьер седлал лошадь. В доме было пусто. Симон смотрел на темноволосую девочку, с которой провел последние две недели, и чувствовал: нужно что-то сказать.

– Когда я вырасту, то женюсь на тебе, – наконец нашел он слова.

– Правда?

– Если захочешь.

В этот момент в комнате появился Пьер.

– Пора ехать, – объявил он и взял Констанцию за руку.

Но когда они подошли к двери, девочка вырвалась, подбежала к Симону и поцеловала его. Потом Пьер увел ее.

1604 год

Братья порой ссорятся. Но только не Робер и Алан де Сини. Может, потому, что, несмотря на близость по возрасту, они весьма отличались характерами. По их внешности никто бы и не угадал, что они братья: тонкие темные волосы Робера рано начали редеть, и он имел склонность к ученым занятиям, Алан же был гораздо более крепкого сложения, с густыми светло-каштановыми волосами, он обожал бывать на воздухе и книгам предпочитал охоту. Тем не менее братья были лучшими друзьями.

Робер родился всего на два года раньше. Из них двоих он был более спокойным ребенком, Алан мог и расшуметься. Пока они были детьми, соседи называли их мальчиками де Синь или даже Робаланом. Они всегда ходили вдвоем, и приглашали их повсюду обоих сразу.

Робер, как старший, должен был унаследовать родовое имение и состояние.

– Если со мной что-нибудь случится, – говорил он Алану, – то мне будет приятно знать, что имение перейдет к тебе.

Он знал, что, несмотря на подвижность и взрывной характер, при необходимости Алан отлично распорядился бы семейными делами.

– О нет! – отмахивался Алан. – Ты, брат, подыщи себе жену, заведи детей. А я сам устрою свою жизнь.

Робер понимал, что Алан говорит правду: младший брат любил преодолевать трудности, ему нравились приключения – порой даже больше, чем их конечная цель.

Помимо создания собственной семьи, Робер мечтал о том, чтобы у них с Аланом были хорошие дома и земли недалеко друг от друга, и он делал все, что было в его силах, чтобы обеспечить успешное продвижение брата по жизни.

Вот почему полгода назад он оставил Алана управлять имением, а сам отправился в Париж, чтобы посмотреть, что можно сделать для брата. Сняв особняк в фешенебельном квартале Марэ, он приступил к делу.

Они договорились, что Алан приедет в Париж в сентябре. Робер догадывался, как радует брата эта перспектива. Полгода пролетело незаметно, наступил сентябрь. Приехал Алан. И перед Робером встала тягостная необходимость: сообщить брату о том, что он, Робер, ничего не сумел для него сделать и что та встреча, на которую они отправились в этот погожий осенний денек, была их последней надеждой.

Они шагали по улицам района, который получил название Марэ – «болота» – и лежал к северу от линии, соединяющей Лувр и Бастилию. Те болота, что действительно раньше покрывали эту территорию, почти полностью осушили, хотя нередко на улицах еще чувствовался запах старых трясин, и в последние десятилетия тут выстроили свои усадьбы многие родовитые французы.

Алан восхищался величием некоторых из этих аристократических отелей, как они назывались в то время. Как правило, они состояли из большого внутреннего двора за воротами, роскошного особняка и сада позади него. Когда братья остановились перед отелем Карнавале, Алан воскликнул:

– Ты только вообрази, Робер, вот если бы наша семья могла жить в таком доме!