Король-Демон - Крис Банч

Улыбнувшись, я отправился исполнять ее просьбу, но тут двери распахнулись настежь, и в зал ворвались вооруженные солдаты. За ними следовали лучники. Рассыпавшись вдоль стен, они положили стрелы на тетивы, поднимая луки. Наступила полная тишина, только испуганно всхлипнула какая-то женщина.

В зал вошел король Байран. Он был в черных доспехах и сжимал в руке обнаженный меч.

— Что... в чем... — выдавил посол Боконнок.

— Семь дней назад армия Нумантии без объявления войны пересекла майсирскую границу, — прогремел король Байран. — Мы только сегодня получили известие об этом подлом предательстве. Также нам стало известно, что майсирский город Занте захвачен и разграблен вашими варварами.

Это гнусный и подлый поступок. Вы, нумантийцы, предали нас, и в первую очередь вы, Дамастес а'Симабу, разглагольствуя о вечной дружбе, давая лживые клятвы о том, что ваш пес-император хочет мира.

Такое поведение недостойно ни воинов, ни дипломатов, ни вообще цивилизованных людей. Так поступать могут только бандиты с большой дороги. Поэтому вы, как простые преступники, будете подвергнуты суду так же, как и ваш изменник-император, после того, как мы разгромим его войско.

Но никто из вас не доживет до этого дня. Уведите их!

Если бы не прочные решетки на окнах и балконах, мою камеру можно было бы принять за роскошные, хотя и сильно обветшавшие апартаменты.

По приказу короля Байрана все сотрудники посольства, как нумантийцы, так и майсирская прислуга, были довольно грубо брошены в повозки и провезены через всю Джарру. Не знаю, кто и когда успел предупредить жителей столицы, но почти все население высыпало на улицы, выкрикивая в наш адрес ругательства и угрозы и бросая в нас гнилыми фруктами. Дважды разбушевавшаяся толпа пыталась прорваться к повозкам, требуя нашей смерти, но ее отгоняли кнуты стражников. Я как никогда радовался собственной любви к роскошной одежде. Сняв с себя ремень, я несколько раз обмотал его вокруг руки. Пряжка представляла собой почти фунт чистого золота, а кожа ремня была проклепана золотыми бляхами. Первому безумцу, которому удалось бы прорваться к нашей карете, пришлось бы заказывать себе новое лицо. Но солдаты сдерживали толпу всю дорогу до Моритона.

Джарра изобилует тюрьмами; их здесь даже больше, чем в Никее. Нас доставили в «Октагон», самую страшную, из которой нельзя было бежать. За восемью каменными стенами с камерами проходила совершенно непреодолимая стена, состоящая из причудливо изогнутых острых стеклянных осколков. Дальше был ров с отвесными стенами глубиной больше тридцати футов, со толстым слоем ила на дне, засасывающим все живое. На внешней стене на расстоянии пятидесяти футов друг от друга стояли часовые, меняющиеся каждые два часа. Немногие, входящие в ворота «Октагона», выходили оттуда. Именно здесь томились заклятые враги Байрана в ожидании того, когда король решит, на какие муки их обречь, чтобы выразить свое недовольство.

Кареты въехали в ворота наружной стены, мы вышли, и вокруг нас тотчас же сомкнулось плотное кольцо стражников. Нас провели по узкому мостику, переброшенному через ров и изогнувшемуся дугой над осколками стекла, и наконец мы попали собственно в «Октагон». Я искал взглядом Алегрию. Меня не оставляла надежда, что в суматохе ей удалось бежать или спрятаться, но я опасался худшего: король мог наказать ее лишь за связь со мной.

Комендант «Октагона», которого звали Шикао, худой седовласый мужчина со зловещей усмешкой на лице, рассказал нам о внутренних порядках тюрьмы, оказавшихся весьма простыми, несмотря на то что ему потребовалось монотонно бубнить полчаса, чтобы их перечислить: беспрекословное выполнение всех приказов любого стражника, в противном случае будет очень плохо.

Меня спросили, есть ли у меня слуга. Я колебался, думая о том, не навлеку ли я своим признанием гнев на ни в чем не повинных людей. Но пока я размышлял, что сказать, Карьян вышел вперед и громко крикнул:

— Я его слуга!

Шикао подал знак, и стражник подтолкнул Карьяна ко мне. Затем нас развели по камерам. Я оказался на последнем этаже пятиэтажного здания тюрьмы. Остальных нумантийцев разместили на этом и нижних этажах. «Наших» майсирцев отвели в подземелье здания напротив.

К этому времени ко мне вернулась способность трезво мыслить, и я внимательно следил за всем происходящим, ибо заключенный должен постоянно думать о побеге. Но поскольку меня вряд ли можно считать опытным преступником, ничего хоть сколько-нибудь полезного для себя я так и не увидел. Больше того, не знаю, что бы я делал, если бы мне подвернулась какая-либо возможность бежать: вокруг был город, населенный враждебно настроенными людьми, а от спасения меня отделяли три сотни лиг пути через недружественную территорию, не говоря о том, что я все равно не смог бы бросить в беде своих собратьев.

Для того чтобы попасть из коридора в мою камеру, нужно было пройти через две двери, разделенные пространством футов в десять. Стражники отперли наружную дверь и ввели нас с Карьяном внутрь. Только после того, как была заперта наружная дверь, они отперли внутреннюю. Камера оказалась настоящими апартаментами: вытянутая в длину просторная гостиная, две небольшие спальни, уборная и комнатенка для Карьяна. Уборная и комната для прислуги были отделены занавесками. Все комнаты были обставлены дорогой, но старой и сильно изношенной мебелью. На стенах висели выцветшие гобелены. Во внутренний двор тюрьмы выходили три зарешеченных окна и два балкона. В непогоду балконы закрывались складывающимися деревянными дверьми. Вот таким стал весь мой мир до той поры, когда король Байран сочтет возможным дать мне свободу.

Мне следовало бы потребовать перо и бумагу и немедленно настрочить протест королю по поводу нашего несправедливого и, согласно дипломатическим нормам, незаконного задержания. Однако меня беспокоило другое, в частности второе предательство императора Тенедоса. Но если в первый раз я терялся в догадках, как мог так поступить человек, называвший меня своим другом, сейчас объяснение поступку императора лежало на поверхности.

Что нисколько не остужало мой гнев. Император Лейш Тенедос совершенно сознательно подставил меня, чтобы обмануть короля Байрана, лигабу Салу и даже азаза.

Моя безукоризненная честность, неспособность лгать и притворяться были известны всем. Тенедос сказал, что больше всего хочет мира, и я поверил ему как своему другу и императору. Кроме того, я был первым трибуном Нумантии, самым прославленным командиром конницы, верховным главнокомандующим нумантийской армией. Только полный дурак мог, готовясь к войне, отправить такого человека в логово врага. Вот так Тенедос расставил ловушку, в которую попался Майсир.

Конечно, я корил самого себя за собственную тупость. Ну почему я не обратил внимания на то, что император, в течение нескольких месяцев бряцавший оружием и требовавший справедливости по отношению к королевству Эбисса, вдруг круто развернулся в противоположную сторону? Сколько времени его агенты трубили на всех перекрестках о том, что Майсир является воплощением зла? Не странно ли, что всего одна ночь магических откровений, великих открытий заставила изменить свои взгляды мастера заклятий, могущественного чародея?