Супружеские игры - Мария Нуровская

Засыпала я в хорошем настроении. Мне снилось, что я сижу на дереве, которое с корнем вырывает ураган. Оно наклоняется все ниже и ниже и каждую минуту грозит рухнуть. В страхе я открываю глаза, но сон продолжается – я чувствую, как ствол падающего дерева придавливает меня. Секундой позже понимаю, что это Агата навалилась на меня всей своей тушей.

– Убирайся отсюда, – вне себя шиплю я, но, кажется, она не слышит, погруженная в какой-то транс, возможно накачавшись наркотиками.

Агата в беспамятстве шепчет: да-да… сладкая моя… птичка моя… рыбонька… Я с отвращением чувствую на себе ее зловонное дыхание, смешанное с никотином. Пытаюсь всеми силами освободиться, но, похоже, у меня нет никаких шансов. Она продолжает напирать своим мощным туловищем, ее потное лицо светится в полумраке. Мокрыми губами женщина тыкается в мою щеку, потом я ощущаю их касание на своих губах и отворачиваюсь от омерзения. Какое-то время мы боремся, однако она сильней. Я боюсь, что она свернет мне шею, но все-таки пытаюсь бороться и изо всех сил впиваюсь ногтями в ее жирные щеки. Она трясет головой, уворачиваясь, и, кажется, даже смеется. Вдруг с быстротой, которую трудно ожидать от этой неповоротливой туши, она оказывается у меня между ног, стиснув своими ногами мои виски. И вот уже мне не хватает воздуха – ее огромная волосатая промежность находится на уровне моего рта. Я чувствую ее язык, влажный и мягкий. Он постепенно заполняет все пространство между моими раздвинутыми силой бедрами. В какой-то момент меня охватывает изнеможение, понемногу превращающееся в подобие сексуального наслаждения, и я переживаю вялый, жалкий оргазм, воспротивиться которому не в силах. Теперь мне еще трудней переносить ласки этого чудовища. Ее язык вдруг становится твердым и шершавым, он все глубже погружается в меня. Мне больно, но пошевелиться не представляется возможным. Она все решает, определяя продолжительность этой омерзительной по своей сути сцены. В ней нарастает возбуждение, ее тело вдавливается в меня все сильней. Я медленно погружаюсь в душную липкую темноту. Все звуки – хлюпанье, постанывания, сопение – начинают отдаляться. Продолжая бормотать нежные свои словечки: рыбонька… котик… которые из ее уст звучали особенно гадко, она потихоньку убралась. Когда возня на ее нарах окончательно стихла и она уснула, я подумала, что предостережения Изы в очередной раз сбылись. Но ведь меня всегда насиловали. Чего я боялась, то и происходило. Быть может, то, что случилось со мной минуту назад, было всего лишь продолжением моих жизненных неудач. А начиналось все еще там, в приходском доме… Не выгляни я однажды в окно, возможно, я бы не встретила мужчину, который открыл для меня иное измерение в любви. Потом я постоянно искала такую любовь…

До самого утра я не сомкнула глаз, мечтая хоть как-нибудь помыться. Наверняка ведро для воды было пустым. Те двое с нижних нар плескались в углу до поздней ночи, хотя все мы вечером принимали душ. Впрочем, вряд ли у меня нашлись бы силы сойти вниз. Мной овладело физическое бессилие, все во мне дрожало и тряслось, точно через минуту я должна была рассыпаться на куски. Чем старательнее я пыталась слюной смыть с лица липкость, тем больше ощущала себя грязной. С соседних нар послышался громкий храп Агаты. Она храпела, как заправский мужик после того, как употребит свою бабу. С той лишь разницей, что орудием ее насилия был язык. Нужно было что-то придумать, чтобы эта отвратительная сцена не повторилась. Любой ценой необходимо предотвратить дальнейшие поползновения со стороны Агаты. Я прекрасно сознавала, что ни одна из моих сокамерниц не вступится за меня: все они панически боятся Агаты. В любом случае, на ее стороне был физический перевес. Ни одной идеи о том, как можно защититься от ее насилия, мне в голову не приходило. Единственное, что я знала твердо, что второго такого акта с Агатой я психологически не вынесу. Пережитый однажды кошмар во второй раз просто убивает. Пожаловаться на нее я не могла, Иза предупреждала меня, но я знала это и без нее. Я сама должна была справиться со своей проблемой по имени Агата. Только вот как?

Каким образом?

Приближался рассвет. Зарешеченное окно светлело на фоне темной стены, бросая сквозь прозрачный фильтр занавески розоватый отсвет на пол. «Жизнь в розовом свете», – горько подумала я.

Больше всего я боялась того момента, когда мы будем вынуждены взглянуть друг на друга. Как мне вести себя? Делать вид, что ничего не произошло? Такое поведение она может расценить как поощрение. Так что же, объявить войну? Но как? Подойти и дать в морду? Она мне ответит так, что костей не соберешь. И это ничего не изменит. Она одержит верх. Начать шантажировать ее? Но чем? Агата сидит тут уже долго и не в первый раз. Ей известна вся здешняя иерархия и расстановка сил. Похоже, у нее есть прикормленные надзирательницы, ведь она не побоялась после вечерней поверки не явиться в камеру. Интересно, где ее носило? Ее поведение прошлой ночью (сексуальное возбуждение не в счет) показалось мне странным, неестественным. Может, она ширяется?

Надо бы присмотреться к ее венам. Если у нее на руках есть следы от уколов, я спасена.

Соседки по камере задвигались, просыпаясь. Дежурная пошла выносить парашу и прихватила с собой ведро для воды. Я была права, в нем не было ни капли. Агата слезла вниз самой последней. Я боялась взглянуть на нее. До меня донеслись слова Маски, обращенные к Агате:

– Агата! Что это у тебя с мордой? На колючую проволоку напоролась?

Я взглянула на нее украдкой. Все лицо Агаты было испещрено красными точками, как после только что перенесенной оспы. Это были следы моих ногтей. Под глазами залегли сине– желтые круги, щеки обвисли, как у бульдога. «Она колется», – подумала я, и в душе пробудилась робкая надежда. Пока мне не удалось проверить, есть ли у нее следы от иглы – ее руки были скрыты под рукавами рубахи. Но ее вид говорил сам за себя. На свободе употребление наркотиков было не так опасно, как здесь, в тюрьме. Ведь кто-то же должен доставлять их сюда. Если правда откроется, разразится скандал.

Во время завтрака Агата села так, чтобы не встречаться со мной глазами. Она явно избегала меня, это был добрый сигнал. Разумеется, ее нынешнее поведение не должно вводить меня в заблуждение – такие люди, как она, обычно не мучаются угрызениями совести. Они могут быть только в плохом или хорошем расположении духа. Если возникнет желание, она повторит свой визит ко мне наверх. Но, кажется, мне уже известен достойный метод защиты.

Сразу после завтрака я обратилась к охраннице на нашем этаже и доложила о своем желании сейчас же отправиться в библиотеку. Она велела вернуться в камеру и ждать. Спустя некоторое время появилась моя Коротышка в очках и кивком головы приказала следовать за ней – хорошими манерами тут никто не блистал. Мы двинулись обычным маршрутом. На этот раз в дежурке сидела старая знакомая – Мышастик, как я называла ее про себя, и листала какой-то иллюстрированный журнал. В очках она еще больше напоминала мышь– полевку.

Я занялась приведением в порядок книжного каталога, просматривая читательские формуляры. Самыми читаемыми здесь были книги Флешеровой-Мускат. Но в некоторых формулярах я нашла заинтересовавший меня список названий: «Мадам Бовари», «Преступление и наказание», «Современный сонник». Ого, даже Тадеуш Конвицкий[7], запрещенный когда-то автор. Я взглянула на фамилию читательницы, и сердце в груди забилось сильней – Изабелла Пужняк. Это была она, Иза. В скобках была помета «пер.» – тюремный персонал. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, в библиотеке есть какая-нибудь из моих книг. Я порылась в карточках и нашла одну. Дарья Калицкая ««Старик» и другие рассказы», – прочитала я на карточке. Мой дебютантский томик рассказов. Интересно, отыщу ли я его на полке? Я подошла к стеллажу, где стояли книги авторов на букву «К». Томик стоял на полке рядом с романами Крашевского и сборниками стихов Марии Конопницкой. Других авторов, фамилии которых начинались бы на «К», просто не было. Я взяла тоненькую книжицу в руки, словно это была самая дорогая вещь на свете. Ведь именно с этого сборника рассказов все и началось.