Кубанские зори - Петр Ткаченко

Что же касается моего героя, то и до сих пор не определен характер того движения, которое он возглавлял. До сих пор его считают белогвардейцем, хотя он после августа 1920 года, после исхода Русской армии, пожалуй, в равной мере боролся как с красными, так и, собственно, с белыми, считавшими себя таковыми. К белым его причисляют ортодоксальные защитники советской власти, которые в новых условиях, когда этой власти не стало, подчас хуже ее открытых противников.

Как всегда, в таких мировоззренческих делах нас поучают пронырливые и беспокойные американцы. И поделом. Примечательно, что сенсационное исследование американского ученого Энтони Саттона «Уолл-Стрит и большевистская революция» о финансировании революции 1917 года в России американской финансовой олигархией, о ее помощи большевикам в Гражданской войне и в укреплении власти, имеет такое посвящение: «Посвящается тем неизвестным русским борцам за свободу, называемым «зелеными», которые в 1919 году боролись и против красных, и против белых в попытке добиться свободной России». То есть именно в этом народном движении, именуемом для удобства «зеленым», Запад и видел ту силу, которая и могла бы уберечь страну от миллионных жертв в последующем. Но народная крестьянская война первых лет советской власти была «просмотрена», а точнее, оказалась задавленной и изъятой из истории и общественного сознания, во всяком случае из официальной идеологии и политики.

Василий Федорович Рябоконь в течение почти четырех с половиной лет — с июня 1920 года по 31 октября 1924 года — скрывался в приазовских плавнях, возглавляя повстанческую группу, в последние годы состоявшую всего из девяти человек, являясь, тем не менее, символом всего повстанческого движения на Кубани. Но в плавнях он оказался, как теперь очевидно, вовсе не случайно, но в силу проводимой тогда политики. В 1918 году при советской власти Рябоконь поступил на службу в Лебедевский совет, где проработал два месяца до прихода белых войск. То есть он не только не собирался воевать с советской властью, но даже пошел к ней на службу.

После захвата власти белыми Рябоконь был мобилизован, как это и бывает в Гражданской войне: принудительный призыв производит тот, кто захватывает территорию. После ухода белых Василий Федорович возвратился в хутор Лебедевский, где у него была семья — жена Фаина, родом из станицы Степной, и трое детей — дочь Марфа, сыновья Семен и Иван. Сын Григорий родился позже.

В первых числах июня 1920 года Рябоконя вызвали в местный ревком для регистрации. Он явился и получил регистрацию, но через несколько дней его дом был окружен местной гри-венской милицией. Ему удалось скрыться. Но при этом был убит его отец, а дом сожжен. Мать расстреляли позже, в числе заложников, после улагаевского десанта из Крыма на Кубань в августе 1920 года.

Преследуемый властью, Рябоконь вынужден был уйти в плавни. При этом его пытались арестовать вовсе не как бандита, но как казака и офицера, согласно политике уничтожения казачества. Исход людей в плавни, скрывавшихся как от красного, так и от белого террора, был тогда массовым. Уходили в камыши целыми семьями, уплывали на байдах в самые укромные, только им известные места. На островах и плавунах устраивали шалаши и жили там годами в ожидании благотворных перемен.

Эта масса камышовых людей, жизнь которых оказалась столь быстро и неожиданно порушенной, не могла, в конце концов, не выдвинуть из своей среды лидера, каковым и стал Рябоконь. Очевидно, его естественный протест возник под влиянием тех насилий, которые проводились под лозунгом социалистических преобразований. Здесь надо честно ответить на вопрос, если мы действительно хотим дознаться до истины, что было первичным — «бандитизм» Рябоконя или революционные «преобразования»?

Повстанческий партизанский отряд особого назначения, который на первых порах именовался именно так и красными, пытавшимися его ликвидировать, нет оснований называть бандой хотя бы потому, что был он оставлен на Кубани командующим второй армией генерала Врангеля генералом Улагаем и начальником штаба армии генералом Дроценко с соответствующими полномочиями. Этим отрядом командовал хорунжий Кирий, свояк Рябоконя (Василий Федорович был женат на его сестре Фаине), после гибели которого отряд возглавил Василий Федорович. Удивительно, что во всех сводках и донесениях красных Кирий назван только по фамилии, зато Рябоконь нередко именуется в них уважительно — по имени-от-честву. Очевидно, что тот особый характер этого повстанческого движения, каким оно стало позже, был сформирован уже Рябоконем.

Примечательно и то, что в донесениях и сводках того времени подчеркивается именно политический характер повстанческого движения. К примеру, в донесении Славотуполномочен-ного ОГПУ И.П. Малкина уже даже на закате движения 13 апреля 1924 года: «Отмечается начало активной деятельности банды Рябоконя, носящей явно политический характер». (Об Иване Павловиче Малкине, деятельность которого была столь памятной на Кубани репрессиями, одном из персонажей романа века — «Тихого Дона» Михаила Шолохова, я расскажу особо.) Так же осознавал себя и сам Рябоконь, что видно из протокола его допроса: «Находясь, как экспедиционный отряд, оторванный в камышах, по долгу военной службы и приказанию Улагая».

Да, тактика и характер деятельности Рябоконя со временем претерпела изменения, поскольку рухнула всякая надежда на возвращение Белой армии, да и жизнь в хуторах и станицах стала иной. Однако нет никаких оснований оценивать его деятельность как бандитизм. Даже самое крупное его преступление — убийство 10 апреля 1924 года на хуторе Лебедевском четырех советских активистов — не было простым разбоем. Расправу над землеустроительной комиссией, приступавшей к перераспределению земель, против чего выступал Рябоконь, он учинил после неоднократных предупреждений, а главное — в ответ на его невыполняемое требование — прекратить массовые аресты заложников и расстрелы.

Кстати, когда теперь едешь на хутор Лебеди и в станицу Гривенскую и видишь вдоль дорог полуразваленные колхозные фермы и поросшие бурьяном поля, рухнувшие хозяйства, создававшиеся такой дорогой ценой, невольно приходит мысль, что, может быть, не на тех основах и принципах они создавались, если оказались так легко порушенными… А может быть потому, что в советское время в душах людей целенаправленно вытравлялся и вытаптывался стоицизм против всякого авантюризма и самодурства под прикрытием политической демагогии. Утраченной оказалась та драгоценная сопротивляемость, которая, в конце концов, и регулирует уклад жизни и которая была во многих людях той поры. По этой причине, видимо, и не нашлось в наши дни защитников, безусловно, уникального советского уклада жизни…

Итак, политический характер движения Рябоконя был очевиден и признавался его противниками, а в пропагандистских целях оно именовалось бандитизмом. Но ведь это лукавая логика.

Дешевым выглядит и объяснение причины выступления Рябоконя, отмеченное политтройкой, осудившей его внесудебно, будто бы «руководила им личная месть за разграбленное разными лицами имущество, принадлежащее ему». Но свести все к имуществу, разграбленному далеко не «разными лицами», значит, вообще уйти от понимания истинных причин и характера этого повстанческого движения.