Девять граммов пластита Серия: - Марианна Баконина

Явный недостаток информации Лизавета восполнила архивными материалами. Собрала все возможное об аналогичных преступлениях на «проклятом» Западе. Там нехорошие экстремисты уже давно практикуют веселые шалости с ядом и прочими интересными «наполнителями». То отравят крем какой-нибудь, то в банку с соусом стекла напихают. И раструбят на всю вселенную: мол, в баночке крема «Пленэтюд» обнаружен мышьяк. А о потребителе на Западе заботятся – сразу товары изымают, аптеки закрывают, по радио объявляют: «Граждане, будьте бдительны». И граждане бдят. Отказываются от кремов и соусов вообще. Для профилактики.

В России, конечно, не отказались бы. Если бы наши потребители были такими впечатлительными, они давно бы уже умерли от голода и жажды, причем немытые, вонючие, с грубой кожей. Бывали времена, когда «Тест-контроль» браковал до восьмидесяти процентов завезенных в страну гигиенических товаров – мыла, шампуня, зубной пасты. О бодяжных водке, коньяке и вине рассказывают по радио-телевидению и пишут в газетах едва ли не ежедневно, а подпольные спиртзаводики процветают. Пьют граждане. И зубы чистят, и голову моют.

Финал сюжета получился на диво складный, даже с элементами анализа. Лизавета поставила точку и с удовольствием перечитала текст:

"…Итак, пока версия номер один – террористический акт. Если она подтвердится, то можно говорить, что в России зарегистрирована первая попытка потребительского терроризма. В Европе он известен уже давно. Как правило, такими методами там пользуются экологические радикалы. Защитники природы мстят косметическим фирмам, не пожелавшим отказаться от опытов на животных. В зону их внимания попадают агрофирмы, использующие стероиды или другие гормоны. Но в любом случае террористы всегда представляются и всегда излагают свои требования и пожелания.

Российские террористы известны своей склонностью действовать анонимно и намеками. Те, кто организовывал взрывы в домах, на станциях метро, в троллейбусах, на вокзалах, не афишировали себя, о том, чего именно они добивались, можно было только догадываться. В случае с мини-пекарней «Тутти-Фрутти» тоже полная анонимность, здесь не выдвинуто никаких требований. И с этой точки зрения отравленный хлеб в мини-пекарне «Тутти-Фрутти» чисто российский террористический акт".

Лизавета посмотрела на часы: половина восьмого. Она возилась дольше, чем предполагала. Архив, то-се… На монтаж оставалось минут сорок. Сергей приедет за ней в восемь. С трудом, но успеть можно. Она быстренько скинула текст репортажа на дискету и понеслась вниз в ньюсрум – «комнату новостей», – чтобы представить сюжет на подпись редактору.

Только сначала материал надо распечатать. Принтер у нее в кабинете изъяли после ремонта, когда в редакции организовали «конюшню» для совместной работы.

По мысли устроителей «конюшни», все корреспонденты должны были дружно работать в одной, очень большой комнате, скидывать сюжеты на компьютер редактору, визировать у него тексты, затем распечатывать их на единственном принтере и идти на монтаж. Монтажеров тоже хотели запихать в общую «конюшню», однако не нашлось достаточно большого помещения. А журналисты просто обязаны были стать общественниками. И вот чтобы дух коллективизма не зачах, индивидуальные компьютеры из комнат поснимали и переставили в «конюшню». Получилось что-то вроде коллективизации и раскулачивания «по-телевизионному».

Лизавета всегда считала творчество интимным процессом. Ей не мешали шум и гам. Но она не могла сочинить что-нибудь саркастическое или трогательное, когда сзади стоит очередь – компьютеров в «конюшне» не хватало – и кто-то особо нетерпеливый обязательно заглядывает через плечо.

Она затолкала дискету в ньюсрумовский, подключенный к сети компьютер и отыскала файл, обозначенный «yad».

Едва на мониторе появились первые, стандартные строчки ее репортажа – «автор Зорина, оператор…», – как буквы рассыпались, и по почерневшему экрану запрыгали искорки, постепенно превратившиеся в прелестную цветочную чехарду. Ромашки, лютики, колокольчики прыгали и бегали секунд сорок, а потом слетелись букетиками и образовали цветочную записку:

"Ох, какая ты не ласковая, не близкая,

Репортерка моя, журналистка моя!

Могла бы и отменить съемки ради редкого свидания. Обижен, но все равно жду. 20.30, «Астория», комната 342. Встретить не могу по уважительной причине, а не из лени или от обиды".

Подписи не было. Но Лизавета знала только одного человека, который так легко и просто мог направить электронную записку куда угодно и кому угодно. Причем точно адресату. Лизавета ни секунды не сомневалась, что этот текст прочитала только она, хотя все компьютерные сообщения шли на сервер в компьютерном центре, а уж потом транслировались в ньюсрум.

Записочка повисела минуту, потом появилась веселая рожица, подмигнула, в пузыре возле губ появилась надпись «Романтический ужин гарантирую» – и все вернулось на свои места: пошли первые строчки репортажа об отравленном хлебе в «Тутти-Фрутти».

За сорок минут до эфира возле редакторского стола всегда столпотворение. Ленивые журналисты, даже те, кто съездил на съемку еще утром, тянут до последнего. Пьют кофе, болтают по телефону, вымучивают текст в час по чайной ложке. Но вот наступает время «икс», и они веселым табуном бегут сдаваться. Потому что если не успеешь, то сегодня сюжет не пойдет, а если он не пойдет сегодня, то может не пойти никогда – кому в новостях нужна осетрина второй свежести? Или пойдет, но в утреннем выпуске, когда ставить больше нечего и редактор готов заткнуть дыру в эфире хоть мультфильмом, хоть клипом Влада Сташевского. Ходить в эфир утром в корреспондентской среде считается уделом лохов и начинающих. Так что, кроме лени, в этих оттяжках есть и журналистская хитрость. Если смонтируешься слишком рано – репортаж откатают днем и выкинут. Тут надо ловить «исторический» момент. Это как Октябрьская революция – двадцать четвертого рано, двадцать пятого поздно. Вот корреспонденты и осаждают редактора со своими текстами за час до вечернего эфира.

В дни дежурств Светланы Владимировны Верейской традиционное корреспондентское столпотворение превращается в сущие Содом и Гоморру. Лана не только просматривает тексты, но и внимательно читает их. Читает и правит. Правит и комментирует. Послушать ее комментарии слетаются все свободные от текущих дел сотрудники. Так что народу становится втрое больше.

Когда Лизавета появилась возле редакторского стола, Верейская смотрела текст новенькой белокурой журналисточки в джинсах и драном свитере.

– Ты зачем мне тут физиологические подробности излагаешь? На этой пресс-конференции что, люди в исподнем были?

Толпа радостно загудела.

– Нет, вы послушайте! – Светлана Владимировна заводилась от публики не хуже Хазанова. – «Можно сказать одно: там был только один запах. В красивом зале висел густой аромат грязного белья!» Вычеркни, вычеркни эту гадость!

– Но это образ… – заупрямилась журналисточка. – Он там в интервью говорит, что дело с обвинением в коррупции плохо пахнет…

– И пусть говорит, у него имиджмейкеры, гешефтмахеры и прочие писари. Я тексты твоего героя не редактирую. А про аромат убери. У тебя перверсия обоняния.