Преступно счастливая - Галина Владимировна Романова

— Правда, ни черта не помогает сбросить вес, — пожаловалась она, широко перед Волковым распахивая дверь своей квартиры. — Порода! Тетя Вера тоже надрывалась, а толку?

— Ну… Здорова была и крепка, — проговорил Волков, чтобы поддержать разговор.

Переступил пыльный порог и вошел в захламленную прихожую. Узкое длинное пространство было застелено грязным ковром в багрово-синих тонах. На вешалке слева вперемешку висела зимняя и летняя одежда. Грязная обувь справа вдоль стены. На тумбочке под зеркалом слой давней, местами потревоженной пыли, губная помада, съежившиеся тюбики наполовину выдавленного крема, салфетки, какие-то журналы.

— Это не помогло ей умереть в глубокой старости, — возразила племянница.

Сбросила с ног зимние кроссовки, швырнула на вешалку легкую куртку, поочередно подняла вверх руки, понюхала подмышки, поморщилась.

— Я в душ, Александр Иванович, потом поговорим. Ждите в гостиной. Можете телевизор включить. Или… Сварите себе кофе, если желаете.

Волков желал. От телевизора проку мало, шум один. А ему хотелось подумать. Вопросы придумать, с которых он начнет говорить с шумной крупной женщиной, носящей громкое имя — Генриетта.

— Папашка — кудесник, имечком наградил! — хохотнула женщина, усаживаясь в толстом халате за стол перед чашкой кофе, который сварил и ей тоже Волков. — О-очень оригинальный был человек! Его сестрица — Вера Степановна покойная — ему под стать!

— В чем выражалась ее оригинальность? — спросил Волков, обрадовавшись, что с вопросами сама хозяйка ему помогла.

— В умении наживать врагов. — Генриетта Васильевна шумно глотнула, зажмурилась. — Вкусный кофе, сыщик! А вы молодец!

— И много у нее врагов было?

— А вот сколько вокруг нее народу ходило, — крупный палец хозяйки проплыл по воздуху, — столько и врагов. Я не стала говорить об этом следствию. Пришлось бы проверять алиби у всего города! Очень склочная была особа. Единственно, с кем ухитрялась уживаться — это со мной.

— Почему?

— Да потому что я такая же дрянь! — фыркнула Генриетта и громко расхохоталась. — Не понимаю понятия «вежливость», сыщик. Если мне хамят, хамлю в ответ. Если смотрят недобро — смотрю так же. Я и врезать могу, если на меня замахнутся! Муженек мой последний еле успел убраться из этой квартиры.

И она снова долго и громко хохотала. Волков вежливо улыбался, потягивая кофе, который оказался дорогим и великолепно помолотым.

— Так что убить ее мог всякий, — неожиданно оборвала свой смех Генриетта и уставилась на Волкова взглядом, полным тайных посылов. — Вы меня понимаете?

— Да, да, конечно, понимаю, что вы имели в виду.

— Нет, не думаю! — настырно возразила Генриетта, тряхнула мощной рыжей гривой. — Вы о врагах! А я о ее кончине! Она не могла сама! Не могла, и точка! Вы вот дело закрыли, а это убийство! Ее убили, Александр Иванович. Как вы этого не понимаете?!

— Понимаю, поэтому я и здесь, Генриетта Васильевна. — Волков допил кофе, отставил чашку, подпер щеку кулаком, поставив локоток на стол. — Мне надо знать о ней все. Ее врагов в том числе. Особенных врагов! Которые могли, по вашему мнению, ее убить. Кто?! Кто мог быть так изобретателен?! Кто мог так влиять на нее? Она же крепкая была, сильная. Чего испугалась? Почему напилась снотворного под диктовку? И полезла потом в ванну, раздевшись догола.

Угарова уставилась в кофейную чашку и долго молчала. Будто ждала, когда сформируется ответ из кофейной гущи. Затем тяжело вздохнула:

— Я не знаю. Нет никого на моей памяти, с кем бы она собачилась не на жизнь, а на смерть.

— А она ведь где-то работала? Где?

— Ой, да где она только не работала! — махнула сильной рукой племянница покойной и по примеру гостя подперла полную щеку мощным кулаком. — Она больше пары месяцев нигде не задерживалась.

— Ну да… Учитывая характер… — поддакнул Волков.

— Хотя… Хотя, знаете, было одно место, где она проработала почти пять лет, — неожиданно вспомнила женщина. — Школа! Тридцать восьмая школа! Там ее держали. Странно, конечно, но держали. Директриса считала, что с приходом тети Веры дисциплина на переменах в школе улучшилась.

— И кем же она там работала?

— Не поверите, уборщицей! — весело сверкнула темными глазищами Угарова.

— Уборщицей?!

— Да!

— И… Я не понял, каким образом она обеспечивала дисциплину на переменах?!

— У нее надо было спросить. Я не знаю никаких подробностей. Знаю, что директриса сильно сокрушалась, когда тете пришлось уволиться. А причина… — Рыжая грива снова пришла в движение, Угарова мотала головой. — Одному Богу теперь известна!

— Ну, или директрисе тридцать восьмой школы, — проговорил вполголоса Волков и засобирался.

Угарова проводила его в прихожую, села прямо на тумбочку. Прямо халатом, который казался чистым, в толстый слой пыли, прямо на скорчившиеся от использования тюбики крема. Задумавшись, наблюдала за тем, как Волков надевает шарф, потом куртку.

— В школу не ходите, — неожиданно нарушила она тишину, вдоволь насмотревшись на его сборы. — Той тетки там давно нет. И даже не знаю, жива ли она теперь, нет.

— Значит, в отдел народного образования двину. Спасибо за информацию. — Он шутливо козырнул даме. Взялся за дверную ручку.

— И туда не ходите. На Смоленской улице она жила. — Генриетта быстро продиктовала адрес. — Тетя моя с ней время от времени встречалась.

— Они были дружны?

— Не то чтобы очень. Не скажу. — Она скорчила странную физиономию, могущую выражать все, что угодно — от жалости до отвращения. — Знаете, сошлись в одиночестве две старые гадины. Сидят, выпивают, полощут люд. Я ее оттуда пару раз забирала, тетку-то. В День учителя. Надирались они в этот день знатно…

— Бывшей директрисы я по адресу не нашел, товарищ полковник, — докладывал двумя часами позже Волков.

Они сидели с полковником напротив друг друга в креслах за маленьким журнальным столиком. Полковник пожелал неформальной обстановки. И даже вызвался Волкова чаем угостить.

— И где она? Может, тоже, того, а? — Полковник выразительно чиркнул себя ребром ладони по шее.

— Нет. Жива и вполне здорова. Так соседи доложили. На даче она. Работы подготовительные проводит.

— На даче?! В феврале?! И что она там делает?

— Снег в бочки закидывает. Воду им по весне поздно дают. А она цветы рано высаживает. Вот и…

— Понятно. С соседями дружна?

— Не со всеми. Те, что живут напротив, ее не переносят. Такая же точно история и с теми, что живут под ней и над ней. Нашел одну женщину, живет в соседнем подъезде. Тоже, кстати, из бывших педагогов. Вот она более или менее положительно отзывалась о Николаевой. Но все равно была весьма сдержанна.