Бастион - Дмитрий Леонтьев

Вот такой: умной, решительной, заботящейся о России, как о доме своем, помнил ее Потемкин, и вдруг... Справедливо не верил он глазам своим. Женщина, на пожелание Фальконе видеть памятник Петру Первому на краю пропасти, уверенно отвечавшая: «Если надо будет, то в Петербурге не только пропасти, но и скалы появятся!» — и сдержавшая слово — сейчас сидела перед ним, как потухший фонарь. Очередной фаворит, и последняя, как ей казалось надежда на счастье — Дмитриев — Мамонов, уже не первый месяц изменял ей с шестнадцатилетней фрейлиной княжной Щербатовой. Щедро осыпав их деньгами и свадебными подарками, императрица проревела несколько дней и, с горяча, бросилась искать утешения в объятиях первого попавшегося проходимца. Характер ее надломился. Она стала более чувствительной к лести и менее чувствительной к обманам. Блистательных царедворцев сменили надушенные коты и собачки. Слабеющие к старости глаза Екатерины так и не заметили, что на ее груди пригрелся самый ядовитый гаденыш ее царствования: Платон Зубов, «Платоша», «любимый ученик»... Стареющий грубиян Орлов брезгливо морщил нос, вспоминая «французика»: «Плечики узенькие, косичка напомаженная, ножки худенькие... Мечта каторги!» «Я — золотарь, — вздыхал трудяга Безбородко, — я очищаю то, что Зубов изгадит».

... Потемкин смотрел на сидящую перед ним старуху и вспоминал ту — почти былинную... Молодую, гибкую, задорную, привезенную в огромную, заснеженную страну легендарным вралем — бароном Мюнхгаузеном. Обладавшую таким магнетизмом очарования, что даже птицы в саду не боялись садиться ей на плечи, а бездомные собаки подбегали и ложились у ее ног. Мягкой и добродушной властительницы, перед властью которой склонялись великие, почти античные, герои. Неудачницу, которой восторгались лучшие философы и полководцы мира. Женщину, служению которой было для рыцарей не постыдно, а почетно... Было... Все было...

— Не смотри ты на меня так, князь, — попросила она. — Ты и так все понял... А раз понял, то и ступай с миром. Не мучай меня. Поздно ты приехал... Езжай обратно. Не хочу, что б ты видел меня такой... Жди. Твое время придет...

Он молча поднялся и вышел, не взглянув на протягиваемую слугой шляпу и трость. Очевидцы рассказывают, что на этом, последнем в их жизни балу, прощаясь, Потемкин встал перед Екатериной на колени, целуя ей руку, чего не делал уже много, много лет. Оба плакали, зная, что расстаются навсегда... Он умер через несколько месяцев. Современники были уверены, что медленнодействующим ядом отравил его Зубов, так как придворный банкир Сутерланд, у которого в последний раз перед отъездом обедал Потемкин, скончался в тот же день, в тот же час, и с теми же самыми симптомами, что и светлейший князь...

А дальше все было так, как и должно было быть. Для Екатерины, Безбородко, Суворова, Ушакова и многих, многих других, эта смерть была ужасающей. Для Зубова, сына и внуков Екатерины — ободряющей. Императрица пережила своего мужа на пять лет. На ее похоронах английский посол сказал: «Хоронят Россию». Павел Первый моментально сместил почти всех ее ставленников, кроме «собрата» по масонской ложе Безбородко. Он же «освободил» последнего фаворита императрицы от 36 (!) важнейших государственных должностей и постов. Деятельный самодур, правил он не долго. Ударом табакерки в висок Платон Зубов свалил с ног сына своей августейшей любовницы, а возглавляемые графом Паленом дворяне жестоко и быстро завершили краткий век его царствования. «Золотой век» царствования Екатерины закончился...

Все лишь на миг, что людьми создается,

блекнет восторг новизны,

но неизменной, как грусть остается,

связь через сны.

Пусть я при встрече с тобою бледнею, —

как эти встречи грустны!

Тайна одна. Мы бессильны пред нею:

связь через сны.

Р. Казакова.

... Да, танцевать она любила. Любила и умела. В ее пластике было что-то дикое, первородное, кошачье. Теперь мы часто бывали с ней в том клубе, что познакомил нас. Сейчас, по ее просьбе, ди-джей поставил композицию из постановки модной нынче группы «Тодес», под названием «Алабама», и не только я, но и все сидящие в зале не сводили со сцены глаз. В зеркалах, полукольцом окружавших танцпол, ее движения повторяли не меньше дюжины отражений, и казалось, что на площадке выступает хорошо сработавшаяся группа танцовщиц в одинаковых, ярко-синих платьях. Примерно в середине композиции на сцену взлетела еще одна гибкая фигура, с распущенными, иссиня-черными волосами, и я едва не застонал, узнав тетушку. На интриганке было платье того же покроя, что и на Ольге (и когда только успела купить?), только ярко-красного цвета. Отражения умножились, расцветились и взбунтовались. Их было уже не отличить от оригинала, а танцующие фигуры разнились лишь цветом волос и одежд. Когда музыка стихла, зал взорвался аплодисментами и криками: «Бис!», но, быстро переговорив о чем-то, девушки направились к моему столику. Усилием воли я растянул губы в приветливой улыбке.

— Знакомься, это — Александра, — представила нас Ольга.

— Мы немножечко знакомы, — признался я.

— Да? — ее взгляд стал настороженным. — А?..

— Это моя тетушка.

— Кто?!.

— Тетушка, — подтвердил я. — Сестра моей мамы. Тебя удивляет, что у меня есть родственники?

— Нет... Просто... Тебе очень повезло с такой тетушкой.

— Спорный вопрос, — буркнул я.

— Спасибо, Оленька, — тетя непринужденно чмокнула ее в щеку, благодаря. — Доброе слово и кошке приятно. Мой племянник — старый ворчун, комплиментов от него не дождешься.

— Почему?

— Он считает меня слишком легкомысленной. А я просто люблю свободу, жизнь...

— И чем же ты занимаешься, если не секрет?

— Я?..— задумалась Смерть. — Ну, скажем так: я — гид. Организовываю экзотические туры в экзотические места. Даю людям то, к чему они стремились всю жизнь. Индивидуальный подход к каждому клиенту.

— Хотела бы и я когда-нибудь воспользоваться твоими услугами.

— Нет проблем, — легко согласилась тетушка. — Обещаю тебе удивительное турне... В свое время.

— Ловлю на слове.

— Я еще никогда никого не обманывала, — заверила Смерть. — Кстати, после столь энергичного танца я слегка проголодалась. Не поехать ли нам куда-нибудь? Я приглашаю.

Я пожал плечами: в конце — концов было интересно посмотреть, какую она изберет тактику, что бы помешать мне. Какая разница — сейчас или позже?

— Поехали, — согласился я.

Ресторан, открытый москвичами в Петербурге был вычурен, дорог и безвкусен, как все столичное. Я смотрел на расставленные по углам муляжи трехлитровых банок с консервами, старенькие радиоприемники и газеты (ресторан имитировал коммуналку хрущевских времен), на швейцара в майке и растянутых на коленях трико, и вспоминал старую шутку: «Прав был Кутузов — что бы спасти Россию, надо сжечь Москву». В моей, весьма насыщенной жизни бывали разные времена, и я начисто лишен пренебрежительного высокомерия — если надо, могу и бутербродами в привокзальном ресторане искренне порадоваться, но когда есть возможность выбора, вряд ли по собственной воле пойду обедать на коммунальную кухню или пить пиво на заднем дворе общественной бани. Я люблю простую, хорошую и качественную кухню, люблю старинные, впитавшие дух столетий кабачки Петербурга, Пскова, Новгорода, Казани... Люблю хорошую водку, ибо это очень дорогой напиток, и требует не менее дорогой, и правильной закуски. Люблю общество веселых друзей и красивых женщин... Разве все это можно представить в американо-московских ресторанах? Впрочем, это дело вкуса. Ольге, судя по всему, здесь нравилось. Она, краем глаза, увидела цены в меню, оценила одежду и манерность немногочисленных посетителей, и, если так можно выразиться — прониклась... «Бедная девочка, — подумал Штирлиц, — она никогда не видела столько еды», — вспомнилось мне. Ничего, привыкнет. К хорошему привыкаешь быстро, отвыкать медленно приходится...