Саван для соловья - Филлис Дороти Джеймс

В больницах так или иначе время всегда фиксируется: секундами измеряется биение пульса, скорость поступления крови или плазмы из капельницы, минутами — остановка сердца, часами — повышение и понижение температурной кривой, длительность операции. Когда события ночи с 28 па 29 января стали предметом расследования, лишь несколько главных лиц больницы Джона Карпендера не могли вспомнить, что они делали или где были в каждый момент своего бодрствования. Возможно, они предпочитали не говорить правду, но по меньшей мере знали, где она скрывается.

Это была ночь жестокой, хотя и непостоянной бури, ветер каждый час менял свою интенсивность и даже направление. В десять часов вечера он глухо рыдал в почти обнаженных кронах деревьев. Через час его вой неожиданно достиг яростного крещендо. Огромные вязы вокруг Найтингейл-Хаус стонали и трещали под бешеными атаками бури, в то время как ветер заходился от истерического дьявольского хохота в их ветвях. Груды опавших листьев, скопившихся вдоль заброшенных дорожек, намокших под дождем, подняло в воздух, рассеяло и понесло по ветру. Они кружились в темноте, как взбесившиеся насекомые, приклеиваясь к мокрым черным стволам. В операционной на верхнем этаже больницы мистер Куртни-Бригс продемонстрировал свою невозмутимость перед лицом бури; пробормотав помощнику, что ночь просто дикая, он снова склонился к столу, вернувшись к созерцанию интересной хирургической проблемы, обнажившейся и пульсирующей между отведенными назад краями раны. Этажом ниже в тихих и слабо освещенных палатах больные бормотали и беспокойно ворочались в постелях, как будто сквозь сон чувствовали разгулявшуюся снаружи суматоху. Рентгенолог, которую вызвали из дома, чтобы срочно сделать снимок пациента мистера Куртни-Бригса, укрыла аппарат покрывалом, выключила свет и задумалась, сможет ли она найти дорогу на своеи маленькой машине. Ночные медсестры бесшумно двигались между кроватями больных, проверяя окна, плотнее задергивая шторы, словно препятствуя проникновению внутрь грозной и чуждой стихии. Ночной сторож в домике у главных ворот неловко поерзал на стуле, затем, кряхтя, встал и подкинул в огонь еще несколько брикетов угля. В его печальном уединении ему хотелось большего тепла и уюта. Маленькая сторожка, казалось, вздрагивала от каждого порыва ветра.

Но незадолго до полуночи шторм утих, как будто почувствовав приближение ведьминого часа, смертной минуты ночи, когда пульс человека замедляется и умирающий легче всего ускользает в последнее забытье. В течение минут пяти сохранялась неестественная тишина, сопровождавшаяся приглушенными ритмическими стонами, когда ветер внезапно налетал и вздыхал среди деревьев, словно утомленный собственным бешенством. Закончив операцию, мистер Куртни-Бригс стянул резиновые перчатки и прошел в гардеробную хирургов. Переодевшись, он позвонил по телефону на сестринский этаж в Найтиигейл-Хаус и попросил сестру Брамфет, отвечающую за частных пациентов, вернуться в палату, чтобы наблюдать за больным в первый критический для него послеоперационный час. Он с удовлетворением отметил, что ветер уже стих и что она сможет пройти через территорию, как делала это тысячу раз во время его вызовов. Он не счел нужным заехать за ней на машине.

Меньше чем через пять минут после этого сестра Брамфет уверенно шагала под деревьями, плащ облеплял ее, как флаг обвивает флагшток, капюшон был низко надвинут над сестринским чепцом. В этот краткий перерыв в буре в лесу было удивительно тихо и спокойно. Она быстро ступала по мокрой траве, чувствуя сырую землю

сквозь тонкие подметки своих туфель; время от времени ветка, поврежденная ураганом, отрывалась от последней связывающей ее с родным деревом нити и медленно и бесшумно падала к ее ногам. К тому моменту, когда она оказалась в тишине и покое частного отделения и стала помогать дежурной студентке-третьекурснице устраивать послеоперационную кровать и готовить капельницу для переливания крови, ветер снова поднялся. Но сестра Брамфет, поглощенная работой, уже ие заметила этого.

Вскоре после половины первого Альберт Колгейт, привратник, дежуривший в главной сторожке и задремавший над раскрытой газетой, очнулся от метнувшегося по окну луча света и ворчания мотора приближающегося автомобиля. Он подумал, что это должен быть «даймлер» мистера Куртни-Бригса. Значит, операция закончена. Он ожидал, что машина выедет за главные ворота, но вдруг она остановилась, и раздались два нетерпеливых сигнала. Недоуменно бормоча, привратник наспех накинул пальто и вышел на порог. Опустив стекло, мистер Куртни-Бригс закричал ему, перекрывая шум ветра:

— Я хотел выехать через Винчестерские ворота, но там поперек дороги лежит дерево. Я подумал, что стоит сообщить об этом. Посмотрите там, когда сможете.

Привратник сунул голову в оконце, и его обдало восхитительным ароматом дыма сигары, дорогого лосьона и кожи. Мистер Куртни-Бригс слегка отпрянул назад. Привратник сказал:

— Это наверняка один из этих старых вязов, сэр. Я сразу доложу об этом утром. Сегодня я уже ничего не смогу сделать, сэр, в такой-то ураган!

Мистер Куртни-Бригс начал поднимать стекло, и привратник быстро убрал голову. Хирург сказал:

— А сейчас ничего и не нужно делать. Я привязал к одной ветке свой белый шарф. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь поехал по этой дороге да утра. Но если поедет, то сразу заметит шарф. Но вы можете предупредить того, кто выберет этой путь. До свидания, Колгейт.

Длинная машина стремительно вылетела за ворота, и Колгейт вернулся в сторожку. Он тщательно проверил время по часам над камином и сделал запись в своем блокноте: «12.32. Мистер Куртни-Бригс сообщил мне о поваленном дереве, лежащем поперек дороги на Винчестер-роуд».

Он снова уселся на стуле и взял газету, когда его неожиданно поразила мысль о том, как странно, чтя мистер Куртни-Бригс пытался выехать через Винчестерские ворота. Эта дорога не была его самым коротким путем домой, и он редко ею пользовался. По-видимому, подумал Колгейт, у пего есть ключи от Винчестерских ворот. У мистера Куртни-Бригса есть ключи почти от всех дверей больницы. Но все равно это очень странно.

Почти ровно в два часа ночи на тихом третьем этаже Найтингейл-Хаус Морин Бэрт беспокойно пошевелилась во сне, что-то невнятно пробормотала припухшими губами и проснулась от неприятного сознания, что три чашки чаю на ночь оказалось слишком много. Она немного полежала, сквозь дрему ощущая рев ветра, подумала, что потом сможет уже не заснуть, затем решила, что дискомфорт уж слишком большой, и зажгла лампу у кровати. Мгновенно вспыхнувший свет ослепил ее и заствил окончательно проснуться. Она сунула ноги в шлепанцы, набросила на плечи халат и побрела в коридор. Когда она тихо притворила за собой дверь спальной, внезапный порыв ветра всколыхнул занавеску на дальнем окне коридора. Она подошла закрыть его. Сквозь бешеные взмахи ветвей и их скачущие тени она увидела здание больницы, противостоящее урагану, оно было похоже на огромный корабль на якоре; палаты больных были слабо освещены по сравнению с вертикальным рядом ярко светящихся окон сестринских кабинетов и больничных кухонь. Она осторожно опустила окно и, слегка пошатываясь после сна, двинулась по коридору к туалету. Меньше чем через минуту она снова появилась в коридоре и на мгновение остановилась, чтобы привыкнуть к мраку. В этот момент из скопления теней на вершине ступенек одна отделилась, двинулась вперед и превратилась в фигуру человека, скрытого плащом и капюшоном. Морин была не из нервных и в своем полусонном состоянии лишь удивилась, что кто-то еще проснулся и находится рядом. Она сразу поняла, что это сестра Брамфет. Сквозь темноту коридора та пристально впилась в нее взглядом сквозь очки. Голос сестры показался ей неожиданно резким: