Государева невеста - Елена Арсеньева

Каким-то образом Маша исхитрилась вывернуться из-под него,но встать на ноги не успела: разъяренный Бахтияр резко перевернул ее на спину,схватил под коленки так, что она закричала от новой боли, и замер меж ее широкораздвинутых чресел.

– Не хочешь по-моему? – шепнул злобно, глядя в ее разверстоелоно. – Ну так получи!

Маша приподнялась, силясь оттолкнуть его, свести ноги,пронзительно закричала, не помня себя, и вдруг Бахтиярова хватка разжалась, иноги ее безвольно упали наземь.

Какие-то мгновения она лежала, с ужасом ожидая, что черкесопять накинется на нее, но вдруг увидела над собою нахмуренное светлоглазоелицо, услышала торопливый встревоженный голос:

– Жива, красавица? Жива? Он сделал с тобой стыдное? Ну?Говори!

Незнакомец сердито тряхнул ее – у Маши мотнулась голова, каку куклы, клацнули зубы.

– Н-не-е-ет… – выдавила она. – Господь миловал…

– Вот уж правда что! – отозвался незнакомец. – Ну, коли так,убивать его до смерти я не стану, разве что поучу немного.

И он оглянулся, так что Маше сделался виден лежащий ничкомБахтияр. Маша с отвращением вскрикнула, закрылась рукою, однако незнакомецласково отвел ее ладони от лица:

– Ничего не бойся, милая! Он тебя больше не тронет. Идисвоей дорогою. Да впредь будь осторожнее с этакими дьяволами!

Маша, моргая, вгляделась в его лицо: светлые глаза смеялись,искры лунного света шаловливо плясали в них, – нерешительно улыбнулась в ответ…да вдруг, вспомнив, что ему привелось увидать, повернулась и опрометью кинуласьпрочь, в глубину сада, не чуя под собою ног от лютого стыда.

– А может статься, вся беда в том, что вы премного от негождете того, чего он дать не в силах?..

– Ну вот еще! – проворчал Алексей Григорьич. – Не в силах!Сам не может – стало быть, надобно втемяшить ему, что надобно!

Василий Лукич Долгоруков, двоюродный брат АлексеяГригорьича, помалкивал. Ему понравилась осторожная точность вопроса, заданногоплемянником Федором; нравилось, как сдержанно, словно пробуя ногою зыбкуюпочву, он говорит:

– Нравственная физиогномия одиннадцатилетнего ребенка неможет быть точно определена. Однако я слышал, будто сестре своей он написалособенное письмо, в котором обещал подражать Веспасиану [10], который желал,чтобы никто никогда не уходил от него с печальным лицом.

– Да ну?! – вытаращил глаза Алексей Григорьич. – Это откудаж ты успел такое вызнать?

Молодой князь Федор небрежно повел бровями, словно хотелсказать: «А, так, мелочь, сорока на хвосте принесла!» Однако Василий Лукичмысленно похлопал в ладоши: всего только два-три дня, как племянник воротилсяиз Парижа, а уж цитирует государево частное письмо. Да, похоже, прав былпокойный император Петр Алексеевич, когда назвал этого долгоруковского отпрыска«юнцом зело разумным» и на десять лет заслал его, тогда вовсе мальчишкузеленого, за границу: изучать языки, историю мировую, чужеземные обычаи, а пуще– ту хитрую науку ставить подножку целым государствам, коя именуется тайнойдипломатией. Василий Лукич знал, почему вернулся племянник. Всесильный Меншиковделал все более крутой крен в сторону союза с Австрией, еще в 1726 годузаключив договор с нею, что означало согласованную политику в отношении Польши,Турции и Швеции. Франции при таком раскладе места в планах России как бы и ненашлось. Конечно, можно было сколько угодно отговариваться тем, что русские-деобиделись, когда Людовик XV предпочел цесаревне Елизавете Петровне МариюЛещинску, дочь экс-короля Польши Станислава. Но ведь из ста принцесс, которыемогли бы претендовать на французский престол, были отвергнуты 99, а ни одна изэтих стран не объявила Франции войну, не отозвала своих послов, не подстроилавтихомолку пакость, так что мотивы русских сочли несерьезными. А зря! Этотманевр Меншикова тоже был следствием изменившегося отношения светлейшего кюному Петру – по матери родственнику австрийского монарха. Все это не могло несказаться тотчас на судьбе всех русских дипломатов во Франции.

Князь Федор, как умный человек, пожелал своими глазамиувидеть, что происходит на его родине, и глаза сии оказались, по мнению ВасилияЛукича, достаточно зоркими.

– Конечно, светлейший князь весьма умный человек… –пробормотал Федор.

– Для спокойствия и чести России было б лучше, если бы оноказался не столь умен! – вспыхнул Алексей Григорьич.

Василий Лукич обменялся понимающим взглядом с Федором:спокойствие и честь России для Алексея Долгорукова означали прежде всего егособственное спокойствие и честь.

– Ну что ж, – пытаясь отвлечь сердитого дядюшку, сказалкнязь Федор, – новый государь приветлив, народ с удовольствием приписывает емучерты великодушия, доброты, снисходительности, которые сделали бы из негопримерного царя. И он вовсе не так уж похож на деда, как можно было быопасаться.

– Это уж точно! – усмехнулся Василий Лукич. – Они схожи лишьпо двум статьям: оба в отроческом возрасте получили самодержавную власть, и обане терпели никаких возражений, непременно требовали, чтобы все делалось как имхочется. – И добавил с невольным вздохом: – У того, старого, прежнего, во всембыла видна любознательность, желание научиться и создавать новое, а наш,теперешний, только и повторяет, что знатным особам нет необходимости быть образованными,а царь, как он есть выше всех, вовсе не нуждается в надзоре людей, которыеимели бы право его останавливать.

– Вот как? – присвистнул Федор. – Так чего же вы тогдабоитесь, судари мои? Все само собою в вашу пользу сделается!

– Это каким же манером? – сухо поинтересовался АлексейГригорьич, которого, в отличие от двоюродного брата, немало раздражали этиновые, кичливые Федькины замашки. Ишь, прикатил из заморских земель, знатьничего не знает толком о тутошних делах, а держится так, будто все это времяпросидел где-то в схороне, украдкою наблюдая враз за всем, и лучше прочих емуведомо, что и как станется! – Это каким же манером, желательно мне узнать?

– Да таким, очень простым, – проговорил Федор, небрежнопожав плечами, – что если царь молодой и впрямь к посторонней указке нетерпим,то он скоро Александра Данилыча от себя отринет, ибо, сколь мне ведомо, тотконя в поводу не ведет – непременно стреножить норовит.

Василий Лукич закхекал, подавляя смешок: юнец ему нравилсявсе больше.