Барышня-попаданка - Анастасия Сергеевна Кольцова

нарядила меня в закрытое серое платье с длинными рукавами. Наконец хоть что-то нормального цвета, не надо переживать о том, как бы не посадить пятно или не перепутать с ночнушкой. Удобно разваливаюсь на мягком бордовом сиденье, такого же цвета, как внутренняя обивка кареты, отодвигаю от окна тёмно-зелёную занавеску и тут же получаю тычок от мадемуазель Дюбуа:

— Сидеть полагается прямо, ноги вместе, где ваши манеры!

Думаю о том, что хорошо бы этой дамочке любителей менспрендинга из московского метро на перевоспитание отдать, и неохотно принимаю менее удобную позу. Даже посидеть нормально не дают! Я-то надеялась хотя бы минимальное удовольствие от тряски в этом сомнительном транспортном средстве получить.

— Отличное замечание, мадемуазель Дюбуа, как чудесно, что мы остались в чисто женской компании, — улыбается Марья Ильинична, когда карета трогается. — Сможем спокойно подготовить Дарью к знакомству с отцом жениха и выходу в свет. С большими балами в ближайшие дни рисковать не будем, а вот на пару небольших камерных вечеров выберемся.

Всю долгую и на редкость муторную дорогу Марья Ильинична болтает о том, что мне нужно сделать, чтобы произвести на наивных граждан впечатление благопристойной барышни из высшего света.

Несмотря на то, что моя названная маменька отправила бойких деревенских мальчишек с письмами ко всем своим соседкам по имению, спрашивая, не произошло ли что поблизости в последние дни, что-то разузнать и найти моих родственников ей, конечно же, не удалось. Поэтому она с ещё большим рвением пытается вылепить из меня подобие своей сбежавшей дочери.

Неужели и правда собирается меня вместо неё замуж выдать? Ну уж нет! Разберусь, что к чему, найду злосчастные часы, и поминай как звали, женихи с усами определённо не мой профиль!

Если убрать из болтовни Марья Ильиничны всю воду, от меня требуется: не возникать (а в идеале вообще пореже открывать рот), приветливо улыбаться (но не слишком этим злоупотреблять, чтобы не прослыть дурочкой), держать осанку (но не казаться при этом слишком гордой и заносчивой), периодически вставлять в речь французские словечки (но не слишком часто, чтобы не выдать незнание языка), когда со мной говорят по-французски, делать вид, что понимаю (главное, не рассказывать никому, что я там «поняла»).

Пока Марья Ильинична вдохновенно читает мне лекцию, я тихонько отодвигаю занавеску и с любопытством наблюдаю сменяющиеся за окном кареты пейзажаи. В синеватой утренней дымке передо мной проплывают леса, поля, небольшие деревеньки, состоящие из одноэтажных домиков — в общем, ничего особо интересного для столичной девушки из двадцать первого века.

Чтобы хоть как-то себя занять, начинаю вспоминать Макса и наш несостоявшийся поцелуй. Вот Макс проводит рукой по моей щеке, вот я обхватываю его за шею…Чёрт, это же не Макс, а Владимир! Опять этот пафосный княжич мне всё портит, даже в голову ко мне уже забрался! Такое приятное воспоминание запорол… Возмущённо встряхиваю головой, открываю глаза, и продолжаю «наслаждаться» болтовнёй Марьи Ильиничны.

— То, что вы, скорее всего, даже не дворянка, я уже догадалась. Либо девушка, выросшая при господском доме, либо из очень захудалого рода, практически не получившая образования. Вот мы нашей Дашеньке каких только учителей не нанимали… Правда, это не помогло ей сделать правильный выбор. Одно радует — у вас живой ум и вы быстро всё схватываете, — задумчиво, как будто сама себе, говорит моя «маменька», и вдруг оживляется, — Надеюсь, вы хотя бы невинны?

— К сожалению, да, — грустно вздыхаю я. Ещё бы, дожила до двадцать одного года, а отношений ни разу не было. Только-только появился Макс, как меня в этот дурацкий век закинуло. Тут хочешь не хочешь, а невинность сохранишь.

Маринка тихонько прыскает в кулак, мадемуазель Дюбуа осуждающе заводит глаза, а Марья Ильинична хватается за голову и награждает меня ошалелым взглядом, и с ещё большим энтузиазмом принимается за нравоучения:

— Дитя моё, вам нужно яснее формулировать свои мысли! Воспитанная барышня сказала бы, что мечтает о семье, ведь в её годы уже давно пора иметь мужа и детей, поэтому сожалеет, что до сих пор ходит в девицах! Но не в коем случае не сожалеет, что до сих пор невинна! Никому больше такое не говорите! Невинность — это дар Божий, ею нужно гордиться!

— Хорошо, — киваю я. Ну что ж, хоть какие-то мои особенности ценятся в этом веке. Я бы конечно предпочла, чтобы меня ценили за мой ум и навыки, но как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят.

— Моя дочь навсегда потеряна для высшего общества, поэтому цените данный вам шанс, — Марья Ильинична подносит к глазам белый кружевной платок, и аккуратно их промакивает. — Возвращать нашу Дашеньку поздно, теперь главное, чтобы слухи не разошлись.

— Так вы знаете, где она? — удивляюсь я. Нормально, при живой-то дочери не только выдавать меня за неё, но ещё и собираться выдать замуж за её жениха!

— К сожалению, да, — сокрушённо кивает Марья Ильинична. — Вчера пришла весточка, что обвенчалась со своим офицеришкой в маленькой деревенской церквушке и зная, что мы не примем её выбор, отправилась с мужем в какое-то захолустье. И это при том, что она отлично знала, в каком плачевном материальном положении мы с Петром Алексеевичем находимся после того, как он проиграл в карты большую часть нашего состояния! Чем я так провинилась перед Господом, что он наградил меня настолько неблагодарной дочерью! Мы, конечно, поступили как любящие родители, тысячу рублей отправили, даже Марфушку ей позволили оставить…

А дедуля-то оказывается тот ещё тусовщик, никогда бы не подумала, что этот милый старичок способен проиграть столько бабок! Что ж, внешность бывает обманчивой. Раз такое дело, надо будет как-нибудь с ним в картишки перекинуться. Хороши они, однако, с Марьей Ильиничной — оставили дочке Марфушку, целый косарь отправили (чего уж тогда не сто рубасов, раз такие жмоты), и считают себя после этого любящими родителями!

— Знала ведь Дашенька, что в случае её брака старый князь по-родственному оплатил бы часть долгов нашего Петра Алексеевича, похлопотал бы за мужа нашей старшенькой, который в столице служит… Одним словом — неблагодарную дочь мы с Алексеем Петровичем вырастили, — Марья Ильинична печально вдыхает и в очередной раз промакивает глаза. — Эх, были времена, жили мы, как и подобает жить русским дворянам. А теперь даже кучера пришлось в поле отправить, Васька и за него, и за лакея, и за камердинера! После того, как продали часть крестьян, не считая детей около сотни душ всего осталось, совсем рук в поле не хватает.

Когда через пару часов леса, поля и деревеньки за окном кареты сменяются каменными домами,