Плач к Небесам - Энн Райс

— Я в растерянности, синьор, — сказал он. —Моя матушка больна. Мне неловко петь для вас одному.

Но даже в этой неожиданной компании он почувствовал душевныйподъем. Солнечный свет заливал резную мебель из красного дерева и обитыекамчатной тканью мягкие диваны, составлявшие убранство гостиной. И, несмотря навыцветший ковер и потрескавшийся потолок, комната выглядел очень мило.

— Пожалуйста, принеси кофе, — попросил он Беппо.

А потом открыл клавесин.

— Простите меня, ваше превосходительство, — мягкосказал Алессандро. — У меня и в мыслях не было вас побеспокоить. Я думал,что просто посижу где-нибудь в сторонке, пока вы с матушкой будете петь, и нестану вам мешать. Беппо много рассказывал мне о ваших дуэтах, и к тому же япомню ваш голос. Я его не забыл.

Его улыбка была ласковой и задумчивой. Без своих хоровыходежд он уже не выглядел неземным созданием и походил скорее на деревенскогобогатыря, чем на аристократа. Каждый его жест смягчался плавным ритмом голоса.

Тонио засмеялся. Но он был одинок и знал, что непременнорасплачется, если этот человек сейчас уйдет.

— Садитесь, пожалуйста, синьор, — предложил он. Иобрадовался, когда появилась Лина с чайником, а за ней — Беппо с целой стопкойнот.

Тонио был страшно взволнован. Ему пришло в голову, что, еслиего общество будет приятно для Алессандро, тот будет приходить к нему снова иснова. Он взял партитуру последней оперы Вивальди, «Монтесума». Все арии былидля него новы, но он не мог рисковать, исполнив что-то старое и банальное. Емупонадобилось всего несколько секунд, чтобы погрузиться в энергичную идраматическую вещь, и голос его быстро окреп.

Он никогда не пел в этой комнате. Здесь было больше гологомрамора, чем ковров и драпировки. Возник великолепный резонанс, и, когда Тониозамолчал, тишина напугала его. Он не смотрел на гостя. Но прислушивался к себеи удивлялся нарастающему любопытному ощущению: какому-то смущенному восторгу.

Он повернулся к Алессандро и импульсивно подозвал его. И былбезумно рад тому, что евнух поднялся и устроился рядом с ним за клавесином.Тонио быстро начал первый дуэт и услышал тот самый восхитительный голос, какмогучая сила поднимающий и выводящий вперед его собственный.

За этим последовал другой дуэт, а потом еще один, и когдадуэтов уже не осталось, они принялись сами составлять их из арий. Они выбралииз этой стопки и спели все, что им нравилось, и даже кое-что, что им вовсе ненравилось, а потом перешли к другой музыке. В конце концов Тонио уговорилАлессандро присесть рядом с ним на скамеечку, и им подали кофе.

Затем пение продолжилось и продолжалось до тех пор, покамежду гостем и маленьким хозяином уже не осталось никаких формальностей.Алессандро указывал ему на разные нюансы того или иного сочинения. Он то и делозамолкал, настаивая на том, чтобы Тонио пел один, и в этом случае егоободряющие слова были такими теплыми и взволнованными, словно он пытался убедитьмальчика в величии его дарования и в том, что эти слова не являются пустойлестью.

Они прекратили пение только тогда, когда кто-то поставилперед ними подсвечник. Дом погрузился во тьму: было уже поздно, а они этогодаже не заметили, позабыв обо всем.

Тонио притих. Мрачный вид окружающих предметов действовал нанего подавляюще. Комната, словно глубокая пещера, разверзлась перед ним, и емузахотелось озарить ее всеми свечами, которые он мог бы найти. Музыка все ещезвучала у него в голове, а вместе с нею пульсировала боль, и когда он увидел налице Алессандро ласковую улыбку, встретил его задумчивый, исполненныйблагоговения взгляд, то почувствовал к этому человеку непреодолимую любовь.

Он хотел рассказать ему о той давнишней ночи, когда впервыепел в соборе Сан-Марко, о том, как ему это понравилось, и о том, чтовоспоминание об этом останется в нем навсегда. Но было совершенно невозможнооблечь в слова то первое детское желание стать певцом, невозможно выговорить:«Конечно, я не могу им быть», невозможно объяснить ему комизм положения, то,что он ведь не знал, кем был Алессандро... Он отбросил эти мысли, неожиданноустыдившись.

— Послушайте, вы должны остаться на ужин, — заявилон, вставая. — Беппо, передай, пожалуйста, Анджело, что я хотел бы и егоувидеть с нами за столом. И скажи поскорей Лине. Мы будем ужинать в главнойстоловой.

Стол был быстро накрыт подобающей скатертью и сервировансеребряными приборами. Тонио попросил принести больше свеч. Усевшись во главестола, там, где сидел обычно, когда обедал в одиночестве, он быстро увлексябеседой.

Алессандро весело смеялся, пространно отвечал на вопросы,хватил вино. И вскоре уже описывал недавний прием у дожа.

Такие приемы были просто чудовищны, ведь за столом сиделисотни приглашенных, а простые люди с площади ломились в открытые двери, чтобыпоглазеть на них.

— И тут одна серебряная тарелка пропала. —Алессандро улыбнулся, подняв густые темные брови. — И представьте себе,ваше превосходительство, государственные мужи терпеливо ждали, пока пересчитаютвсе серебро. Я еле удержался от смеха.

В том, как он рассказывал об этом, не чувствовалосьнепочтительности, к тому же он быстро переключился на другую тему. В нем былакакая-то расслабленная утонченность. При свете свечей его длинное лицо былотаким сглаженным, что казалось почти неземным.

И Тонио неожиданно для себя осознал, что Анджело и Беппотихо сидят по его правую руку и делают все, что он им ни скажет. Так, Тониопредложил открыть вторую бутылку вина, и Анджело тут же послал за нею.

— И обязательно десерт! — добавил Тонио. —Если у нас нет ничего дома, пошлите кого-нибудь за шоколадом или мороженым.

Беппо действительно смотрел на него с восхищением, а Анджелодаже с некоторым испугом.

— Но скажите мне, что вы чувствуете, когда поете длямонарха: короля Франции, короля Польши?

— Нет разницы в том, для кого поешь, вашепревосходительство, — ответил Алессандро. — Просто хочешь, чтобы всебыло безупречно. На твой собственный слух. Ведь ошибки невыносимы. Поэтому яникогда не пою в одиночестве, у себя. Я не хочу услышать что-нибудь, что...несовершенно.

— Но опера? Неужели вы никогда не хотели петь насцене? — настаивал Тонио.

Алессандро сложил пальцы домиком. Он явно задумался надответом.

— Стоять перед рампой — совсем другое дело. Боюсь, я несмогу этого объяснить. Вы видели певцов на...

— Нет, еще нет, — ответил Тонио и внезапнопокраснел. Сейчас гость поймет, насколько он еще юн и как нелепо всепроисходящее.