Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

– Не моя кровь! – Он разжал ее пальцы, отступил.

– А чья?

– Не важно.

– Почему тихо так? Усадьба горит, а тишина… Почему не тушат?

– Некому! – бросил Григорий, выбегая из кухни. – Проверь ребяток, Шура!

Дальше он мчался уже без остановки, мимо водонапорной башни к потайной калитке, остановился, лишь оказавшись в лощине. Остановился не отдышаться – не запыхался он от быстрого бега, – а чтобы принюхаться, прислушаться, осмотреться.

То ли человечьего в нем стало чуть больше, то ли с рассветом удивительные его способности начали терять остроту, то ли Митяй ушел уже довольно далеко, только ничего полезного он не услышал, не увидел и не унюхал.

– Ладно, – сказал Григорий самому себе. – Включаем дедукцию, Ватсон!

Как же он любил Конана Дойля, как нравился ему непревзойденный сыщик Шерлок Холмс! Так сильно нравился, что временами даже было стыдно за то, что сам он находится по ту сторону закона.

– Находился, – поправил он сам себя. – Сейчас законы другие, Ватсон. Законы другие и преступники, стало быть, тоже.

Дальше разговаривать с невидимым собеседником он не стал, решил, что довольно с него на сегодня странностей. Дальше он воспользовался дедукцией и какими-никакими навыками следопыта. Не зря ж с детства ходил с батей на охоту.

Пригодились навыки. След он взял почти сразу, сработал не хуже Горыныча. Шли двое. Первый шагал уверенно, а второй не шел, а волочился. Григорий присел, растер в пальцах ком сырой земли, понюхал. Вот этот, который волочился, это Митяй. Это обязательно должен быть Митяй! Некому больше. А тот, который уверенно, это Сева. Рвался парнишка в бой, хотел помочь с поисками. Вот и помог.

Дальше дело пошло быстрее. Взявши след, Григорий с него больше не сходил. Несколько раз те, кого он преследовал, останавливались. Если судить по примятой земле, Митяй ложился, наверное, чтобы перевести дух. Сева в нетерпении топтался рядом.

Странность он начал замечать не сразу. Был бы прежним Григорием, понял бы быстрее, но в нынешнем состоянии ему еще ко многому нужно приноровиться. Но странности была, и он ее обнаружил. Ребята не уходили от Гремучего ручья, ребята обходили его по большому кругу. Нет, это не странность! Это дурость! Вместо того, чтобы бежать, как можно дальше от усадьбы они кружат на месте. Ну, ничего! Сейчас он их догонит и мозги вправит. Сначала, конечно, убедится, что с пацанами все хорошо, что Митяй его в безопасности, а потом-то уж точно проведет политинформацию.

Догнал через пару минут. Заприметил впереди две фигуры. Фигуры брели, придерживая друг друга, как возвращающиеся из кабака алкаши. Только не алкаши, а Сева с Митяем. Или не Митяем? Григорий присмотрелся. У сына его волос был огненно-рыжий, как у Зоси. Морковная голова видна была издалека. А тот, кого волоком тащил Сева, был беловолосый. Или это в лунном свете так кажется?

Думать и разбираться Григорий не стал, тихонько свистнул. Пацаны встали, как вкопанные, но оглянулся только Сева, завертел головой в поисках звука. Григорий вышел из-за дерева, махнул рукой.

– Это я, – сказал не громко и не тихо, а так, чтобы эти двое его услышали.

– Дядя Гриша?.. – Недоверие в голосе Севы сразу же сменилось радостью. – Дядя Гриша, вы? – Он толкнул в бок седоволосого, заорал: – Митяй, смотри, батя твой!

Значит, все-таки Митяй… Григорий перешел сначала на быстрый шаг, а потом на бег и уже через пару секунд был рядом с пацанами, ощупывал, тряс, заглядывал в глаза Митяю. Ох, лучше бы не заглядывал! За обрывками упыриного морока он увидел такое, что самому впору поседеть. Как увидел и почему, еще предстоит разобраться, а пока нужно разобраться с Митяем.

Григорий схватил сына за худые плечи, встряхнул, рявкнул в равнодушное лицо:

– Митяй, сынок, это я! Батя!

Не ответил, смотрел сквозь него, прислушивался. Морок, черт бы его побрал! Сначала захотелось Митяя ударить, не сильно, а так… чтобы привести в чувство. Но мысль эту Григорий отбросил с отвращением. Хватило с его сына боли и без того! Действовать решил мягко и ласково, как нашептывал ему внутренний голос. Человечий ли? Упыриный? Сейчас не до того!

Самым тяжелым было поймать взгляд Митяя. Взгляд все время ускользал, приходилось раскидывать сети и силки, чтобы его поймать. Но получилось! Несколько мучительных мгновений бездумья, а потом взгляд его сына сделался наконец осмысленным. Митяй моргнул, захлопал белесыми ресницами, как делал в детстве со сна, а потом сказал:

– Батя…

Сказал и теперь уже сам вцепился в Григория мертвой хваткой, теперь уже сам заглядывал ему в глаза.

– Батя, живой…

– Живой, сына! Живой… – Григорий говорил и гладил Митяя по седой голове. Говорил и придумывал, как станет убивать фон Клейста, когда найдет. А теперь он точно знал, что и искать станет, и убить попробует. Потому что нельзя простить то, что упырь сделал с его единственным сыном, во что его превратил. – Живой, Митяй! И я живой, и ты живой, слава богу!

– А мамка? – Митяй все цеплялся, все заглядывал ему в глаза, теперь уже с мольбой и надеждой.

Захотелось соврать. Ему ж не впервой! Но не смог. Нельзя врать родному ребенку. Да и не ребенок Митяй больше. Не осталось в нем ничего детского после пережитого.

– Нет больше нашей мамки… Прости, сынок… – Сказал и крепко зажмурился. Это он сейчас не Митяю признавался, что Зоси больше нет, это он себе признавался, убеждал себя окончательно и бесповоротно.

Митяй тоже зажмурился, губы его скривились, черты лица исказились, но не болью, а яростью. Нечеловеческой, только одному Григорию понятной яростью.

– Разберемся, сынок, – сказал он твердо. – Вот сейчас обсудим все и решим, как быть.

Не выпуская руку сына, он обернулся к Севе, велел:

– Ну, рассказывай, Всеволод!

А в глазах у Всеволода тоже клубился морок. Не черный упыриный, а с серебряной искрой. Словно бы тот, кто морок этот накидывал, изо всех сил старался не навредить, уберечь пацана. Тетя Оля? Нет, тетя Оля бы так не старалась, она решительная, резать может по живому. Могла резать… Значит, Танюшка морок накинула. Вот эту серебристую паутинку. А зачем? Чего добивалась?

– Ну-ка, ну-ка, пацан! – Григорий ухватил Севу за воротник, притянул к себе. Тот дернулся, но вырываться не стал. – Дай-ка я и на тебя погляжу.

С Танюшкиной паутинкой разобраться оказалось проще, чем с упыриной. Потянул за краешек, подцепил – и вспыхнула паутинка белым пламенем. Она вспыхнула, а Сева встрепенулся, точно так же, как до этого Митяй, захлопал длинными девчоночьими ресницами, спросил сиплым шепотом:

– Таня где?

Таня где? Хороший вопрос, правильный. Он и сам хотел у Севы спросить, где Таня. А теперь получается, нет смысла спрашивать. Но все же, но все же…

– Давай-ка, Всеволод, расскажи мне все по порядку, – сказал он, теперь одной рукой удерживая Митяя, а второй Севу, переводя требовательный взгляд с одного на другого.