Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд

– До этого мы разговаривали абстрактно. – Борис Антонович выдержал небольшую паузу, словно давая возможность Веронике прочувствовать разницу между абстрактным и предметным разговорами, и продолжил: – Наша клиника несколько отличается от других в плане работы с клиентами. Мы не только говорим об индивидуальном подходе, но и на самом деле работаем не по шаблону, а стараемся исполнить все ваши желания.

На это «стараемся исполнить все ваши желания» Вероника и купилась. Вроде бы ничего особенного, обычные слова, но зацепило. Очень важно к месту сказать нужное слово. Другие говорили про операции, сроки, гарантии, а этот – про исполнение желаний. Пустячок, а приятно. Вероника оттаяла и договорилась с Борисом Антоновичем прямо на завтра.

Борис Антонович продолжил приятно удивлять. Во-первых, показал Веронике на экране своего компьютера ее будущий облик. Не поленился найти в Интернете подходящие фотографии и смоделировал обновленную Веронику в полном соответствии с высказанными ею пожеланиями. Во-вторых, не дожидаясь вопросов, дал Веронике двадцатипроцентную скидку. Из уважения к ее таланту, так и сказал. Это же вдвойне приятно, когда тебе не просто делают скидку, но и красиво ее преподносят, причем без всяких условий, в духе: «Ну, мы надеемся, что вы станете рекомендовать нас своим знакомым». В-третьих, Борис Антонович твердо отметал прочь все Вероникины «а если?» и «а вдруг?», и не просто отметал, а давал по каждому пункту исчерпывающее объяснение. Вероника вдруг почувствовала себя в его кабинете как дома, такое спокойствие снизошло на нее. Определенно – у Бориса Антоновича была харизма, и, кроме того, он прекрасно разбирался в своем деле. Некоторые руководители могут только добиваться выполнения заданных показателей, а этот понимал все нюансы. И Веронику понимал буквально с полуслова, она еще вопрос не успеет сформулировать, а он уже отвечает.

Когда у Вероники не осталось вопросов, Борис Антонович пригласил в кабинет доктора Сидорова, отрекомендовав его как лучшего специалиста клиники. Сидоров Веронике понравился – не мальчик уже, лет сорок – сорок пять, опыт уже успел наработать, говорит веско, уверенность от него так и исходит волнами, глаза умные, руки сильные, мужские такие руки, не пухлые ладошки. Одно слово – мужчина (простонародного «мужик» Вероника не любила, ухо царапало). К такому не только на стол ляжешь, но и в постель… У Вероники сладко заныло внутри, лицо покраснело, а дыхание участилось. Оставалось только надеяться на то, что собеседники подумают, что это она от волнения, а не по какой другой причине. Стыд и срам! Но руки… Но взгляд… Но манеры…

Манерам Вероника придавала очень большое значение. Чем лучше человек воспитан, чем лучше он ведет себя, тем больше к нему расположения. Она еще в детстве смотрела на поселковую быдлоту и ужасалась: «Ну как так можно!» Врожденный эстетизм или что-то близко к тому.

Растаяв, как эскимо на солнцепеке, Вероника подписала договор с клиникой, не сильно вникая в его содержание, заплатила аванс (сорок процентов от общей предварительной стоимости услуг) и получила на руки Программу, то есть свою индивидуальную памятку-график. Из клиники она ушла окрыленная, радостная, преисполненная самых радужных надежд. Придя домой, разделась донага и впервые после долгого перерыва разглядывала себя в зеркало без тоски-печали. Ну да – не идеал. Ну да – есть над чем поработать. Но это поправимо, решаемо. Пройдет немного времени, и станет она такой красавицей, что все ахнут, да еще как ахнут!..

Прошло немного времени, и все знакомые действительно стали ахать, глядя на Веронику. Некоторые даже охали, а самые сострадательные, не умеющие радоваться чужому горю, говорили: «Бедная, несчастная Вероника».

– Кто бы мог подумать?! – анестезиолог Троицкая покачала головой и развела руками, выражая крайнюю степень недоумения.

– Про кого другого еще можно было бы подумать, но не про Локшинцева! – поддержал ее хирург Блувштейн. – Это же – Локшинцев! Живая легенда!

– А диплом-то, диплом у него настоящий? – поинтересовался хирург Коломыйко, педант в квадрате и буквоед в кубе.

– Диплом вроде как настоящий, но кто его разберет? – Блувштейн поднял правую руку и сделал жест, вызывающий ассоциации с вворачиванием лампочки в патрон. – Он же в Самарканде учился, туда вряд ли так просто можно запрос отправить – другое государство, как-никак.

– Через Интерпол, наверное, можно… – предположила Троицкая.

– Какой Интерпол, Анна Юрьевна, не смешите! – всплеснул руками Блувштейн. – Интерпол занимается террористами, торговцами наркотиками, фальшивомонетчиками, убийцами… Причем не рядовыми, а крупными, представляющими международную опасность. Станет вам Интерпол дипломы проверять!

– Ну, не Интерпол, так как-то иначе, – сказал Коломыйко. – Должна же быть какая-то процедура! Вот у моей соседки был случай. Домработница украла драгоценности и удрала на родину куда-то под Кишинев. Так ее там задержала молдавская полиция, даже часть драгоценностей вернули. Я думаю, что можно просто позвонить в ректорат института и спросить, учился ли у них Локшинцев.

– А они вам в ответ: «Твоя моя не понимай…»

– Бросьте вы свои шуточки, Леонид Аронович! – перебила Троицкая, которую немного раздражала манера Блувштейна обращать все в фарс. – Чтобы в медицинском институте не понимали по-русски? Скажите, что никому в голову не приходило поинтересоваться.

– Сейчас, за компанию, всех пластических хирургов проверять начнут… – вздохнул Коломыйко.

– Ну и пусть проверяют на здоровье! – Блувштейн пренебрежительно махнул рукой. – Или у тебя, Сережа, тоже документы фальшивые?

– У меня документы настоящие, и ты, Леня, это прекрасно знаешь! И ты знаешь, как у нас все делается – начнут с проверки дипломов и сертификатов, а чем закончат, еще бабушка надвое сказала. Хоть к чему-нибудь да прицепятся…

– Например? – Блувштейн любил конкретику.

– Ой, не хочу я каркать, а то еще сбудется! Сами придумывайте примеры…

– И все-таки кто бы мог подумать?! – повторила Троицкая. – Локшинцев – это же хирург номер раз!..

«Номер раз» – это, конечно, преувеличение, но вне всякого сомнения Эрнест Локшинцев был одним из ведущих специалистов Москвы, а стало быть, и России. Попасть к нему «на стол» было практически невозможно, очередь растягивалась едва ли не на годы. Говорить о нем полагалось с благоговейным придыханием: «Это же Эрне-е-ест!»

Несмотря на свою великую популярность, Локшинцев был незаносчив и прост в общении. Простота подкупала еще больше – как же, такой человек, а обращаться к нему можно по имени. Локшинцев действительно просил называть его Эрнестом, без традиционного величания по имени-отчеству. По мнению Александра, дело здесь было не столько в демократичности, сколько в гармонии. «Эрнест Рудольфович» звучит нормально, «Эрнест Александрович» или «Эрнест Яковлевич» – тоже, но «Эрнест Кононович» вызывает улыбку разительным несочетанием старинного русского имени с греческими корнями и современного германского имени. Короче говоря – не звучит, лучше уж действительно зваться только по имени.