Медуза - Джесси Бёртон

Я презирала себя. «Ладно тебе, Медуза. Не задавай глупых вопросов».

– Уверена, что мы бы поладили, – сказала я сдавленным голосом.

– Около года назад, – продолжал Персей, – что-то изменилось.

– Между тобой и Дрианой?

– Нет. Царь Полидект пожелал взять мою маму в жены. Но мама хотела держаться как можно дальше от этого подонка.

Пока Персей говорил, из его голоса испарилась детскость, как туман на рассвете в предгорьях.

Я закрыла глаза. У Данаи было две причины для гнева: она сбежала от одного царя только для того, чтобы попасть в руки другого. Мне хотелось протянуть ей руку через океан и сказать: «Я знаю, каково это!» Был ли это гнев Данаи, который заставил Зевса и Полидекта «заметить» ее? Или это ее стремление к внешнему миру, вырвавшееся из сердца? Возможно, дело было в одиночестве или красоте? Подозреваю, что Даная вообще ничего не делала.

– Моя мама ненавидит Полидекта, – сказал Персей, – я тоже. Он скучный и грубый, но считает себя интересным. Он перебивал маму каждый раз, когда она говорила. И от него воняло. Почему он никогда не пользовался духами? – вдруг крикнул Персей в небо, как будто оно могло ответить.

Думаю, отсутствие духов беспокоило Данаю меньше всего, но ярость иногда принимает странные формы, поэтому промолчала.

– Она пыталась высмеять это, сказала, что так будет безопаснее. Притворялась, что это шутка. Сказала, что надо закидать его персиками, тогда от него будет приятнее пахнуть, – поделился Персей. – Но мы, конечно, никогда не осмелились бы. Мы никогда этого не сделали. Недели шли, его внимание становилось более назойливым. Полидект загонял ее в угол, чтобы «поболтать». «Ты бедна, а я богат, – говорил Полидект. – Я царь. Ты же понимаешь, что есть смысл выйти за меня замуж».

– Какой мерзкий. И глупый.

– Он чудовище.

– Точно, – подтвердила я, желая, чтобы Персей не употреблял это слово.

– Мама отказала Полидекту, но это, похоже, не имело никакого значения. Чем дольше Полидект преследовал ее, тем сильнее становилось его желание. Он говорил, что мама строит из себя недотрогу. И обвинял ее в том, что из-за ее игнорирования он отчаялся.

– Понимаешь? – сказала я. – Невозможно просто не замечать этих мужчин. Им не нравится, когда их игнорируют.

– Я знаю, – ответил Персей. – Она перестала выходить на улицу, а он продолжал посылать к ней гонцов. Потом у нее пропал аппетит, и я не знал, что делать.

Мне не нужно представлять, что чувствовала Даная. Ее личное пространство, маленький клочок земли под ногами, принадлежавший ей, дюйм за дюймом отнимал такой человек, как Полидект. Мне это слишком знакомо.

– Я пытался помочь, – говорил Персей. – Но мама возражала, не хотела, чтобы я вмешивался. Сказала, это ее проблема. Но, конечно же, это было и моей проблемой.

– Вообще-то, Персей, это проблема царя Полидекта.

– Ты права. Но он не собирался останавливаться. И я сообщил маме, что решу эту проблему. Мама говорила, что знает, как устроен мир, и хочет, чтобы я сохранил последние остатки своего детства. Она попросила меня держаться от всего этого как можно дальше.

– Она кажется замечательной мамой.

– Так и есть, и я скучаю по ней.

– Тогда ты должен вернуться и повидаться с ней, Персей.

– Мерина, я не могу! В этом и проблема. – Я слышала, как голос Персея дрогнул от горя. – Я не могу вернуться, пока не принесу… кое-что.

– Что именно?

– Скоро расскажу. Итак: Полидект оказался прав насчет того, что у мамы нет денег. Нас вынесло в деревянном сундуке семнадцать лет назад, и до сих пор мы не обзавелись ни пенни. Деньги стали бы единственным щитом, на который могла надеяться женщина в ее обстоятельствах. Если бы у нее были деньги, она могла бы нанять телохранителя или избежать суда. Но мы на мели.

– Что же ты сделал?

– В конце концов мама призналась, что у нее есть еще одна валюта – я: она знала, что я хочу помочь. После особо неприятного сообщения от Полидекта мама впала в отчаяние. Она согласилась, чтобы я поговорил с ним.

Голос Персея стал хриплым. Я знала, что добром это не кончится.

– И… ты поговорил с ним? – спросила я.

– Не сразу. Сначала мне нужно было привести себя в форму. И я начал тренироваться.

– Ох, Персей.

– Мерина, послушай. Ты не единственная, кому пришлось вести себя по-разному наедине с собой и на публике. Мама учила меня: чтобы столкнуться с таким животным, как Полидект, придется надеть маску, уподобиться ему, поэтому я подкачался. И когда я стал сильнее, то мир как будто открылся для меня. Это был мир, о котором я не знал.

– Что ты имеешь в виду?

– Все думали, что я буду вести себя как силач, как герой. Все стали уступать мне дорогу.

– Об этом я и говорила! Жизнь другая, если ты мужчина…

– Я знаю, но мне пришлось стать для мамы стеной. Она ненавидела это, и я тоже. Но такое поведение приносило свои плоды. И я начал подыгрывать: нехотя общался с обслугой, но никто не возражал. Хвастался своей доблестью, силой, и все верили мне. Даже уважали меня. Я никогда не участвовал в боях, никогда не убивал, но люди думали, что я говорю правду. Все считали, что я сила, с которой надо считаться. А я обычный мальчик из дыма и зеркал. Я танцевал с придворными дамами, но на самом деле я… я…

– Что ты?

– Я девственник.

Я подумала о Дриане. Возможно, ужинов при свечах у оливковых рощ было не так уж и много. Не знаю почему, но мне стало грустно от этой мысли.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть девственником, – сказала я.

– Я знаю, Мерина, – ответил он, – и не в этом суть моего рассказа.

Туше!

– Все было ложью. Я сам оказался ложью. – Персей остановился. – Клянусь Аидом и не могу поверить, что признаюсь тебе в этом. Я никогда прежде не говорил об этом.

– Я рада, что ты рассказал мне все, – сказала я. – Понимаю тебя. Когда я с тобой, Персей, то чувствую, что… становлюсь ближе к себе настоящей.

Мне хотелось выпрыгнуть из-за скалы и – «Что потом, Медуза? Он увидит твоих змей и убежит. Горе тебе…» Вместо этого я прижалась к скале и закрыла глаза, представляя себе Персея – новоиспеченного мужчину, ухмылявшегося сквозь свою маску серифосским девушкам.

– Так это сработало? – спросила я. – Ты заставил Полидекта оставить твою мать в покое?

– В каком-то смысле. Конечно же, настал день противостояния.