Дневник осени - Белла Торн

Эдди хватает микрофон:

– Леди и джентльмены! Это моя внучка Отем. У нее ангельский голосок. Иди к нам, Отем, споем вместе!

Все аплодируют. Зачем только я согласилась сюда прийти?

Я пробираюсь к Эдди, и она тычет мне микрофоном в лицо.

– Всем здравствуйте, – с вымученной улыбкой произношу я. – Я, пожалуй, не буду петь. Я приехала проведать бабушку.

Нестройный хор из «А-а-а-а!» перебивается гневным «Тогда слезай со сцены!».

– Эй, потише там! – набрасывается Эдди на обидчика. Она соскальзывает с рояля, берет меня за руку и, петляя, ведет через толпу. Ростом она едва доходит мне до подбородка, но она очень шустрая. Чтобы поспевать за ней, мне приходится согнуться почти вдвое.

Она замедляет шаг, только когда мы выходим в вестибюль и направляемся к ее комнате. Она обхватывает меня рукой и притягивает поближе. Ее голова упирается мне в бок на уровне груди. Это несколько затрудняет движение.

– Здравствуйте, миссис Рубинштейн, – обращается Эдди к женщине, идущей нам навстречу шаркающей походкой. Они обнимаются, болтают о родственниках, Эдди представляет меня… Стоит нам отойти, Эдди ворчит: – Эта женщина – та еще язва! Две недели подряд подменивала мне карточки в бинго[22]. А мои были выигрышные!

Произносит она это достаточно громко. Я оглядываюсь, чтобы извиниться перед миссис Рубинштейн, но у нее на лице блуждает та же улыбка, что и раньше.

Я делаю из этого два вывода. Первый: средняя школа никогда не кончается, и второй: гораздо приятнее, когда ты просто не слышишь те гадости, которые о тебе говорят.

Может, потратиться на беруши?

К моменту, когда мы добираемся до комнаты Эдди и она устраивается в своем любимом кресле, я уже по горло сыта этим заведением. Но Эдди продолжает рассказывать:

– А эти медсестры? Ты думаешь, они дают мне те лекарства, которые доктор прописал? Как же! – Она опускает голос до шепота, хотя в комнате мы одни, а входная дверь закрыта. – Они ставят на мне свои эксперименты!

Я роюсь в сумке в поисках телефона. Интересно, Эдди заметит, если я буду писать сообщение Дженне?

– Ты хотела приготовить ему boniatillo, – говорит Эдди. – Ему бы это очень понравилось.

Я буквально застываю на месте, моментально забыв о телефоне.

– Что?

Эдди наклоняется ко мне из своего кресла. На ее морщинистом смуглом лице застыло торжественное выражение, а в глазах грусть.

– Рейнальдо. В тот день, когда он должен был вернуться домой. Это был хороший выбор! Это блюдо всегда было его любимым. Как и ты. Только не говори об этом своему брату.

Она подмигивает мне, но я почти не слежу за ее словами. По иронии, впервые за все это время в том, что она говорит, появился какой-то смысл.

– Это тебе мама рассказала?

– Твой брат. Он показал мне видео. Шеф-поваром, mi corazon, тебя, конечно, не назовешь, но в конечном итоге все выглядело muy delicioso, muy authentico[23].

– Спасибо.

Я произношу это тихим шепотом. Мама, Эрик и я никогда не говорим о том дне. Никогда.

– Ты прослушала мое сообщение? – спрашивает она.

Я киваю.

– У тебя есть для меня что-то, что изменит мою жизнь.

– Если ты позволишь.

Эдди достает что-то из ящика прикроватной тумбочки и протягивает мне. В бумажную салфетку завернуто что-то прямоугольное.

– Извини за такую упаковку. Рейнальдо оставил мне это перед уходом. У меня больше не во что было положить.

Внутри салфетки лежит блокнот в коричневой кожаной обложке. На коже выдавлен какой-то символ, изображающий треугольник с лицом внутри. Я провожу по нему пальцем. Обложка на ощупь мягкая и довольно потрепанная, но, когда я заглядываю внутрь, вижу, что разлинованные странички девственно чисты.

– Это папа тебе дал? – спрашиваю я.

– Чтобы я передала тебе.

Я качаю головой.

– Но он ехал домой. Если он хотел отдать его мне, почему просто не захватил с собой?

Эдди откидывается в кресле со вздохом, исполненным глубокой печали.

– Твой папа… всегда знал.

– Что знал? Хочешь сказать, он знал, что попадет в катастрофу? – Эдди не отвечает. – Нет, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Если бы он знал, то не стал бы садиться в ту машину. Он бы остался в гостинице.

– Я не знаю, как это у него получалось, querida. Я не знаю, что он мог менять, а что нет. Я только знаю, что он сказал мне сделать. Отдать тебе этот блокнот. И сказать, что он может изменить всю твою жизнь.

– Это просто блокнот, – сказала я, помахивая им в воздухе. – Как он может изменить мою жизнь?

Она обхватывает свое костлявое тело руками.

– Чувствуешь? Они понизили температуру. Они все время так делают. Не хотят, чтобы мы чувствовали себя слишком комфортно!

Н-да… Она потеряла нить разговора.

– Эдди, что именно сказал папа? Расскажи подробно. Как, по его словам, блокнот может изменить мою жизнь?

Внезапно Эдди всем телом подается вперед и смыкает пальцы у меня на запястье: – Пиши в нем, Отем.

Ой! Ей восемьдесят лет. Как у нее может быть такая железная хватка? Наверно, это от занятий гончарным делом.

– Пообещай мне, – настаивает она.

– Ладно, ладно. Буду писать.

– Прекрасно, – говорит она. – А теперь помоги мне выбрать платье. Сегодня будут танцы Сэйди Хокинс[24], и если я не приглашу Хуана-Карлоса esta tardе[25], Дариана доберется до него первой.

– Хуана-Карлоса… Фальсиано? – осторожно спрашиваю я.

– Si[26]. Ты что, знаешь его?