Другой день, другая ночь - Сара Райнер

Сейчас, вспоминая прошлое, Эбби лучше понимает, что происходило с Гленном: избавившись от розовых очков, он пытался объективно оценить будущее. Но тогда у нее складывалось ощущение, что он изо всех сил старается подавить ее оптимизм.

– Ладно, давай представим, что ему недоступны все эти гонки за быстрым удовольствием, составляющие культуру двадцать первого века. И что с того? Неужели это такая уж большая потеря? Да, возможно, он никогда не женится, не поймет, как работают банки, автобусы или магазины. Согласна, ничего здесь хорошего нет, но теперь мы хотя бы знаем, в чем причина. Мне кажется, очень большое значение имеет то, что мы сами думаем о его возможностях. Если мы дадим ему почувствовать, что он недостаточно хорош, это может усугубить положение.

– Вот, к примеру, он до сих пор даже не пытается научиться говорить. А даже если и заговорит, то, скорее всего, не будет понимать тонкостей языка. Что ты будешь с этим делать?

Разумеется, я хочу общаться с собственным ребенком, подумала Эбби. Какая мать этого не хочет? Очень жестоко напоминать об этом. Сдержав волнение, она промолвила:

– Я буду над этим работать.

Так и случилось. Постепенно Эбби поняла: Каллум не в состоянии постичь смысл даже простейших метафор, и в будущем, по всей вероятности, ничего не изменится. Она научилась тщательно обдумывать слова; никогда не говорила Каллуму, что «надорвала от смеха живот» или что ее «распирает от гордости» за него. Ее указания никогда не бывали расплывчатыми. Вместо «повесь пальто» она говорила: «Каллум, пальто на вешалку», и просила сиделок поступать точно так же.

– Нам никогда его не вылечить, – сказала она год спустя, когда Гленн, казалось, еще злился и горевал. – Надо смириться.

Однако муж никак не хотел это принять, и в конце концов они отдалились друг от друга.

Как будто разошлись наши с ним стратегии ведения войны, думает Эбби. Гленн, затаившись, сидел в окопе. Я бросилась в решительную атаку. И вот итог: из-за того, что мы отреагировали так по-разному, мы перестали быть парой. В этом заключается настоящая трагедия, а вовсе не в том, что у Каллума аутизм.

Шаги наверху прерывают течение мыслей; Гленн вновь наотрез отказался действовать с ней сообща.

Эбби вытирает руки и идет в гостиную.

– Если папа не будет с тобой играть, поиграю я.

Быть с сыном – все равно, что пилотировать неуправляемый самолет, но сегодня он слушается руля, и вскоре она уже сидит рядом с ним на ковре, скрестив ноги.

– Ты мой забияка, – улыбается Эбби. – Ну что, поиграем? Пу-у-у-х. – Она наклоняется вперед и дует ему в лицо.

– Пу-у-у-х, – повторяет Каллум и тоже дует.

Эбби радостно хлопает в ладоши.

– Молодец!

Она еще раз произносит звук, и от дуновения у сына взлетает вверх челка. Он вновь повторяет за ней. Затем они делают это в третий раз.

– Просто не верю. – Она смеется от восторга. – Ты произносишь звук «п»!

Ей так хочется позвать Гленна и поделиться радостью, однако Каллум вдруг прекращает дуть и встает на коленки.

С него уже достаточно, разочарованно думает Эбби. Он будто понимает, что доставил мне удовольствие. Она готовится бежать за ним, но он бросается к ней, как щенок за соском, крепко обнимает, кладет голову ей на живот и затихает, свернувшись калачиком.

Эбби смотрит на сына, и сердце переполняет нежность.

– Какой же ты необыкновенный, малыш, сколько всего тебе приходится превозмогать. Каждый день вокруг множество новых людей и мест, а ведь ты даже не можешь сказать, чего тебе хочется. Мир такой пугающий, но тебе удается преодолевать свой путь со смехом, озорством и улыбками.

Она замолкает и слушает.

Даже звуки, которые издает Каллум, прекрасны. Его довольное сопение пробуждает больше чувств, чем речь.

Следующий день недели – воскресенье, и Карен с матерью собираются в Уэртинг навестить отца.

– Боюсь, Джордж еще в постели, – говорит сиделка. – Наотрез отказался вставать.

– Не беспокойтесь, мы его поднимем, – отвечает Ширли, снимая твидовое пальто.

– Они обязаны были поднять его, мама, – шепчет Карен по пути в палату.

– Наверное, по воскресеньям не хватает персонала.

Нет, это потому, что с ним трудно, думает Карен.

Они стучат в дверь и, не дождавшись ответа, входят. Джордж спит крепким сном.

– Им следовало открыть жалюзи, чтобы он проснулся, – ворчит Карен и идет прямиком к окну.

Ширли присаживается на край кровати. Матрац скрипит.

– Джордж, дорогой. Пора вставать.

– Уходите! – Джордж поворачивает голову посмотреть, откуда льется свет. – И закройте окно!

Карен садится рядом с матерью. Не мешало бы его побрить, замечает она. Седая щетина скоро станет бородой.

– Папа, уже почти полдень.

Конечно, ничего хорошего, что ему позволяют лежать в постели так долго, забыв о режиме и физических упражнениях. К тому же это бессердечно – оставлять человека в одиночестве на весь день. Даже к собакам люди относятся лучше.

– Ты кто? – Не дожидаясь ответа, Джордж переворачивается на бок спиной к ним.

– Я Карен. Твоя дочь.

На секунду у нее возникает желание признать поражение, как это сделали сиделки, и уйти. Выпить с мамой где-нибудь чашечку чая и погулять – Молли с Люком она на несколько часов отвезла в Брайтон к брату Саймона Алану и его жене. Погода стоит солнечная, хоть и прохладно. Однако чувство долга сильнее.

– Давай помогу тебе встать, папа, – говорит она, осторожно откидывая одеяло.

Джордж натягивает его обратно и раздраженно бросает:

– Мне плохо! Пошла вон!

– Дорогой…

Ширли возмущенно качает головой. Они с Карен не понимают, как ему плохо, твердит Джордж каждое утро. Поэтому Ширли принимается утешать и задабривать мужа, пока, наконец, он не отпускает одеяло.

Карен тотчас использует шанс:

– Хочешь пить, папа? Налить воды? Ты сразу взбодришься…

Она наливает воды в стакан из кувшина на прикроватной тумбочке.

С сердитым видом он приподнимается и делает глоток. Ширли поправляет подушки, и вместе с Карен они усаживают его в кровати.

– Может, повернешься и свесишь ноги? – предлагает Ширли. – Наденем носки и тапки.

– Не хочу вставать! – заявляет Джордж. – Ты кто? И кто эта женщина? – Он показывает пальцем на Карен. – Ты толстая.

На оскорбление Карен почти не обращает внимания, ей хочется разреветься от того, что отец ее не узнает. Похоже, он не помнит, кто она такая, еще с тех пор, как они с Ширли уехали из Португалии. Его разум – как слетевшая велосипедная цепь, а смена обстановки лишь все усугубляет. Рассеянность служит тому подтверждением, однако Карен не желает лишний раз напоминать об этом матери. У Ширли и без того достаточно забот.