Божьи воины - Анджей Сапковский

Первый тип совершенно не ожидал ни нападения, ни того, чтополучит медицинской сумкой прямо в прыщеватый нос. Второй получил удар ногой поголени. Третий, тот, крепенький, удивился, когда его тесак рассек воздух, а самон рухнул на кучу мусора, споткнувшись о ловко подставленную ногу. Видя, чтоостальные двое прыгают к нему, Рейневан бросил сумку, мгновенно выхватил из-запояса стилет, нырнул под руку с ножом, применил рычаг из запястья и локтя,точно так, как учила «Das Fechtbuch» авторства Ганса Тальхоффера. Толкнулодного противника на другого, отскочил, напал с фланга финтом, рекомендуемым вподобных случаях «Flos duellatorum»[32] пера Фьоре да Чивидале,том, посвященный драке на ножах, глава первая. Когда грабитель механическивысоко парировал, Рейневан коротко хватанул его по бедру — в соответствии сглавой второй того же справочника. Грабитель взвыл, упал на колено. Рейневанотпрыгнул, одновременно ударив ногой того, который поднимался с кучи мусора,снова отскочил от удара, прикинулся, будто спотыкается, теряет равновесие.Седоволосый грабитель с дагой явно не читал классиков и не слышал о финтах,потому что ринулся в резкое и бестолковое нападение, целясь в Рейневана какцапля клювом. Рейневан спокойно подбил ему предплечье, подвернул руку, схватилкак учила «Das Fechtbuch» за плечо, блокировал, припер к стене. Стремясьвысвободиться, разбойник нанес левым кулаком резкий удар — угодив прямехонькона острие стилета, подставленного в соответствии с указаниями «Flosduellatorum». Узкое лезвие вошло глубоко, Рейневан слышал хруст рассекаемыхкостей кисти. Грабитель тонко завизжал, рухнул на колени, прижимая к животураненую руку.

Третий нападающий, тот, крепкий, быстро шел на него, криворазмахивая тесаком, наискось, лево-право, очень опасно. Рейневан пятился,парируя и отскакивая, выжидая какой-нибудь рекомендуемой справочниками позициилибо положения. Но ни Meister Тальхоффер, ни messer Чивидале в тот день ему ужене пригодились. Из-за спины грабителя с тесаком неожиданно выдвинулось нечтосерое, в сером капюшоне, серой куртке и серых штанах. Свистнула выточенная изсветлого дерева палка, глухим ударом извещая об энергичном контакте с затылком.Серый был очень быстр. Прежде чем грабитель упал, он успел садануть его ещераз. В переулок вошли Флютек и несколько его агентов.

— Ну и что? — спросил он. — Ты все еще считаешь, что нетповодов за тобой следить?

Рейневан глубоко дышал, открытым ртом ловил воздух. В глазахпотемнело так, что пришлось прислониться к стене.

Флютек подошел, пригляделся, наклонившись к постанывающемуразбойнику с перебитой рукой. Быстрыми движениями сымитировал примененныйРейневаном немецкий блок и итальянский контртолчок.

— Ну-ну, — одобрительно и одновременно недоверчиво покрутилон головой. — Ловко сделано, ловко. Кто бы подумал, что ты натренируешься аж дотакой степени. Я знал, что ты ходишь к фехтовальщицкому мастеру. Но у него дведочки. Поэтому я полагал, что ты тренируешься с одной из них. А может, и собеими.

Он дал знак связать стонущего и окровавленного, поискалглазами того, который получил в бедро, но тот, оказывается, успел под шумоксбежать. Приказал поднять получившего удар палкой. Тот все еще был ошеломлен,пускал слюну и никак не мог сфокусировать взгляд. Глаза у него разбегались ивсе время норовили уплыть куда-то в глубь черепа.

— Кто вас нанял?

Грабитель закосел и хотел сплюнуть. Не получилось. Флютеккивнул, грабитель получил палкой по почкам. Когда он со свистом втягивалвоздух, получил снова. Флютек небрежно махнул рукой, дал знать, чтобы егозабрали.

— Скажешь, — пообещал он на прощание. — Все скажешь. У меняне было такого, который бы молчал. Спрашивать, — Флютек повернулся ко все ещеопирающемуся о стену Рейневану, — догадываешься ли ты, значило бы оскорблятьтвой интеллект. Поэтому спрошу так: ты догадался, чья это работа?

Рейневан кивнул. Флютек тоже кивнул. Одобрительно.

— Убийцы скажут. У меня не было такого, кто молчит. У меня вконце концов говорил даже Мартинек Локвис, а твердый и упрямый был коротышка,идейный, истинный мученик за свое дело. Паршивцы, нанятые за несколькодовоенных грошей, расскажут все, как только увидят инструменты. Но я все равноприкажу их припекать. Из чистой симпатии к тебе, их несостоявшейся жертве.Благодарить не надо.

Рейневан не поблагодарил.

— Из чистой симпатии, — продолжил Флютек, — я сделаю длятебя еще кое-что. Позволю лично, своей собственной рукой отомстить за брата.Да, да, ты верно слышишь. Не благодари.

Рейневан не поблагодарил и на этот раз. Впрочем, словаФлютека еще не вполне до него доходили.

— Через некоторое время к тебе обратится мой человек.Скажет, чтобы ты отправился на рынок, к дому «Под золотой лошадкой», тому, вкотором мы сегодня с тобой беседовали. Приди туда незамедлительно. И возьми ссобой арбалет. Запомнил? Хорошо. Пока.

— Пока, Неплах.

Дальше все прошло без каких-либо приключений. Уже совсемстемнело, когда Рейневан добрался до угла Щепана и На Рыбничке, к дому скомнаткой в мансарде, которую они вместе с Самсоном Медком снимали у паниБлажены Поспихаловой.

Насчитывающей каких-нибудь тридцать лет вдове Поспихала, requiescatinpace[33]. И Бог с ним, кем бы он ни был, что делал, как жил и за чтоумер.

Осторожно открыв калитку в садик, он вошел в сени, гдестояла тьма хоть глаз коли. Постарался, чтобы дверь не скрипела, а ступенистарой лестницы не потрескивали. Он старался так делать всегда, возвращаясь втемноте. Не хотел будить пани Блажену. Немного опасался последствий, к которыммогла привести встреча с пани Блаженой, случись таковая во мраке.

Ступенька вопреки его стараниям затрещала жутко. Раскрыласьдверь, повеяло лавандовой водой, розой, вином, воском, повидлом, старымдеревом, свежевыстиранной постелью. Рейневан почувствовал, как шею ему оплетаютпухлые руки, а полные груди притискивают к перилам лестницы.

— Мы сегодня празднуем, — шепнула ему прямо в ухо паниБлажена Поспихалова. — Сегодня праздник, мальчик.

— Пани Блажена... Разве... Надо...

— Тише. Пошли.

— Но...

— Тише.

— Я люблю другую!

Вдова втянула его в эркер, толкнула на ложе. Он погрузился впахнущие крахмалом пучины перины, утонул, лишенный сил пухлой мягкостью.

— Я... люблю... другую...

— Ну и люби себе на здоровье.

в которой Флютек сдерживает слово, Гинек из Кольштейна даритПраге святой покой, а история ранит и калечит, принуждая медиков тяжкотрудиться.