Записки невролога. Прощай, Петенька! - Алексей Смирнов

Наркология.

Чья-то гражданская героиновая жена улеглась в холле полежать на героиновом диване и с героиновым гражданским мужем. Им не хватило подушки, и она пошла за второй. А вторую не разрешили.

Буря, разразившаяся после этого, напомнила все эпические киноленты советской поры. «На хуй», – прошипела гражданская жена. Главврач остановился. Это был тоненький колокольный звон, выбитый из змеиной меди.

– У меня тонкий слух, – сказал он звонко. – Собирайте вещи.

И началось, и наступило. Аксинья! какая чернобровая, волоокая Аксинья!..

Платоновский диалог в палате.

– Вот как это: один выпьет и болеет, а другой – как огурчик?

– Такой организм. Вот у меня человек литр выпьет, а на другой день – ну, до обеда чуть-чуть поболеет. А потом как и не пил. Фамилия Булюбаш.

– А, ну это да.

Медбрат Сережа в ярости.

Молодой человек заперся в служебном сортире и требует, чтобы ему сделали четыре витамина А. В ампулах разного срока годности и с разными серийными номерами. Немедленно, иначе он начнет убивать заложников – швабры, ведро…

…Все побежали соглашаться с требованиями террориста.

Батя рассказал о психиатре, с которым когда-то заседал в призывной комиссии. Хороший был доктор. Вопросов было два: кто такой Пушкин и что написал. После этого он всем подряд невозмутимо выводил: «олигофрения».

Тоже опыт личного лечения. Оперативного.

Я попросился в отдельную палату, и мое желание было исполнено за скромную мзду. Ухаживал за мной маленький телевизор, да голая лежанка на колесиках, на которую я косился подозрительно, опасаясь соседа. Удобства находились в сенях, а общий свет зажигался, как требовала старая школа, из коридора, причем не только в моей, но и в соседней палате.

Постучались три студенточки, третий курс, писать учебную историю болезни обо мне. Я растрогался. Когда-то и я так ходил! Продиктовал им все; показал, где у меня сердце.

Усердные девочки расспрашивали меня строго по схеме:

– Какие у вас условия жизни? На каком вы живете этаже? Какое питание?

– Девчата, – ответил я. – Я же вам сказал, что разведенный литератор, живу один. Тренируйте клиническое мышление! Ну какое питание?

Пока население нашей страны радовалось началу космической эры, мимо меня провезли два бачка с надписями «Первое» и «Второе». Я погнался, но ведьма, правившая тележкой, отказалась меня питать по причине отсутствия меня в списке. Я воззвал к начальству, и меня приказали покормить. Но у меня не было миски. Я пригляделся и заподозрил, что все тут лежат со своими.

– Я вам дам тарелку, – проскрежетала ведьма из-за тележки. – Возьмите там внизу и сполосните.

Я посмотрел вниз: там, в нижнем ярусе тележки, и в самом деле стояли две тарелки, мелкая и глубокая, и в них плавало что-то желтое. Из чистого интереса я сполоснул, и мне налили того же цвета; я вылил это сразу же на обратном ходу, не меняя курса.

Тут пришла женщина-анестезиолог.

Миниатюрная, неторопливая, недосягаемая, в змеиных очках.

Она навела на меня ужас. Она иногда улыбалась, но – сочувственно.

Она зачем-то сообщила мне, что не собирается работать завтра на двух столах – «вам это неинтересно, но все же». Еще она сказала, что мой доктор полчаса назад заболел гриппом и ушел домой.

Я вышел в коридор, увидел доктора и спросил, как он себя чувствует. Тот на бегу крикнул, что все у него хорошо.

К звездам, товарищи!

Операция будет завтра.

Незачем тянуть.

Какого хера я сам побрил себе ногу? Такого, что доктор велел, потому что придет и будет на ней рисовать. С меня сошло семь потов, как будто я мешки ворочал. Израсходовал четыре бритвы и ножницы.

А потом подошла сестра и захотела изучить степень моей заросшести. Чтобы побрить. Все запретные мечтания пошли насмарку, да глупо-то как и обидно до слез.

Доктор тем временем подлечился, чем Бог послал, и явился ко мне с баночкой зеленки. Он поставил меня вертикально и принялся намечать направления главных и второстепенных ударов. Я радовался, потому что знал случай, когда об этом забыли – оперировали, кстати сказать, тоже доктора, только не бывшего, а действующего; доктора наполовину ввели в наркоз, а потом спохватились, потому что лежа рисовать такое не полагается; его подняли на ноги, привалили к стене и разрисовывали наспех, пока он витал в облаках. Холстина была не чета моей, тот доктор весил килограммов на сотню больше меня, Царствие ему Небесное.

Нет, не подумайте, он сам по себе скончался потом, без медицинского пособия.

Моя приятельница – врач-лаборант. Только что сообщила, что кал везут в Питер из Петрозаводска. И не только. Не знает только, самолетом или поездом. А я еще удивлялся, почему всех тяжелых переправляют в Москву. Так победим!

Родитель вспоминает больницу. Было торжество, к ночи стали расползаться по домам. Один доктор нетвердо спустился первым, остальные задержались. Новый, неосведомленный охранник потребовал пропуск, доктор начал буянить. Вскоре сошли его товарищи: где Лева? Охранник, довольный и гордый: вон, хулигана поймал! Доктор лежал связанный в изоляторе.

Он был афганец. Там его научили танцевать, как драться, а драться – как танцевать. Чем он и занимался. Маменька:

– Это который?

– Ну как же! Плясун!

– Какой плясун?

– Да патологоанатом!

Из матушкиных воспоминаний.

Родила цыганка. Научное исследование обнаружило гонококка.

– Вы знаете, что у вас гонорея?

– А что это такое?

Цыганка жгучая такая, имеет впереди себя две толстые косы.

– Это триппер.

– Триппер я знаю!..

Пауза.

– Штоб он лопнул! Штоб он треснул! Все. Я его похоронила!

Ничего. На другой день под окно пришел счастливый отец. Цирюльник. С ним заворковала, свесив косы через подоконник.