Чахотка. Другая история немецкого общества - Ульрике Мозер

Не только поздние биографы, но и современница Каролина Шлегель истолковали его смерть как долгожданную возможность последовать за его любимой Софи. За два месяца до кончины поэта Каролина Шлегель писала: «Я могу лишь позавидовать ему, когда он, наконец, последует за той, о которой тоскуя он давно уже существовал между жизнью и смертью»[112].

До того как Роберт Кох в 1882 году сумел выявить возбудителя чахотки, причины болезни оставались неизвестны. Существовало одновременно несколько противоречивших друг другу и конкурировавших теорий. В XVIII и в начале XIX века утвердились разные представления о происхождении болезней, уходящие корнями еще в античность, в первую очередь, учение Гиппократа и Галена о четырех соках. Одновременно с этим учением было распространено представление о том, что болезнь связана с определенным телесным устройством. Но находились и врачи, полагавшие, что чахотка может распространяться через заражение[113].

Семена или крошечные существа: теория заражения

Античная медицина описывает феномен заразности, но не придает ему большого значения. Античные медики полагали, что заражение проистекает от распространяющихся по воздуху испарений нечистот, грязи, гниения и разложения, обозначаемых как миазмы (miasmata)[114].

В XVI веке врач и поэт-гуманист из Вероны Джироламо Фракасторо выдвинул теорию заражения. Он полагал, что от прикосновения (contagium) передаются семена или крошечные существа, которые и вызывают болезнь. В своем основополагающем труде «О контагии, контагиозных болезнях и лечении в трех книгах» (De contagionibus et contagiosis morbis et eorum curatione, libri tres) он посвятил чахотке две главы.

«Существует, — пишет медик, — контагиозная чахотка… когда тот, кто совершенно здоров, через привычное общение и совместную жизнь с чахоточным перенимает болезнь. Поистине удивительно, с каким упорством и как долго возбудитель держится в своем очаге, так что нередко можно заметить, что даже одежда, которую носил чахоточный больной, и спустя два года еще может передавать заразу через контакт. Точно так же заразны могут быть и комнаты, постель и полы в доме, где человек умер от чахотки»[115].

Представление Фракасторо смогло распространиться лишь в небольшой части Европы. В Неаполе и на Сицилии в 1788 году был введена обязанность сообщать о случаях заболевания чахоткой. Если врач не выполнял этой обязанности, ему в первый раз грозил штраф в 100 дукатов, во второй — 10-летнее изгнание, тюремное заключение и галеры. Все вещи чахоточного больного, его постель, одежда, личные принадлежности подлежали сожжению. Самого больного запрещалось посещать[116].

Вероятно, чахоточные англичане занесли эту ранее неведомую хворь в Португалию, Испанию и Италию. Больные из высшего общества приезжали лечиться на Неаполитанский залив, чей благотворный климат рекомендовали больным чахоткой еще в античности[117].

В других регионах Италии тоже объявили войну чахотке, хотя и не такую яростную, как в Неаполе. В Риме к больным относились более снисходительно, отчего многие чахоточные англичане, ранее предпочитавшие Неаполь, перебрались на лечение в Вечный город[118]. Здесь хворых иностранцев не обижали: слишком был велик поток паломников, приходивших в Рим в надежде на исцеление своих недугов и облегчение страданий.

Англичане обычно селились в квартале Кампо-Марцио («Марсово Поле») близ площади Испании, отчего его стали называть «английским гетто». Больной чахоткой английский поэт-романтик Джон Китс переехал из Неаполя в Рим, где прожил отпущенный ему короткий срок в комнатке углового дома, что выходит на Испанскую лестницу. Мать поэта умерла от чахотки в 25 лет после очередного обильного легочного кровотечения.

Но и в Риме сжигали вещи и всё, что оставалось от умершего в чахотке. «Эти грубые итальянцы почти закончили свое безобразное дело, — писал английский художник Джозеф Северн в марте 1821 года из Рима, спустя две недели после смерти своего спутника поэта Китса, — они сожгли всё добро, что осталось, и теперь скребут стены, ставят новые окна и двери, даже кладут новый пол»[119].

Фредерик Шопен: страдания на Майорке

В Испании чахотку читали исключительно заразной. В 1751 году вышло первое предписание, должное пресекать распространение этой болезни. Стоило появиться где-то признакам чахотки, принимались меры, как против чумы.

Драконовы законы испанцев против чахотки довелось испытать на себе Фредерику Шопену и Жорж Санд, когда осенью 1838 года с двумя детьми Санд они, ничего не подозревая, приехали на Майорку в надежде, что климат острова поможет болезненному сыну писательницы и Шопену с его затяжными приступами кашля[120]. В ноябре приехали в Пальму и поселились на вилле Сон-Вент, «Дом ветра», которая в это время года, когда дуют промозглые ветра, была попросту непригодна для проживания. В доме дуло изо всех щелей, известка на стенах пропиталась сыростью. Никакого уюта. Гости даже не могли затопить камин и вынуждены были греться вокруг угольной печки, которая так чадила, что Шопена то и дела мучали приступы удушья. Композитор слег и кашлял кровью. Три недели он пребывал в жалком состоянии. «Я был болен как собака, — писал он своему другу польскому композитору Юлиану (Жюлю) Фонтáне в Париж 14 ноября 1838 года, — меня обследовали трое известнейших врачей острова. Первый сказал, что я скоро околею, второй — что околеваю, третий — что уже околел»[121].

Сознательные доктора заявили куда следует о чахоточном больном. Известие о болезни Шопена тут же разлетелось по острову. С самого прибытия на остров жители Майорки отнеслись к неженатой паре с недоверием, особенно к Жорж Санд, женщине полутораметрового роста, с мужским именем, в мужском костюме, курившей сигары, и очевидно старше своего спутника. Теперь же пара стала вызывать «страх и отвращение», как сообщала Жорж Санд в «Зиме на Майорке»[122]. Она писала с горечью: «Случись кому-нибудь в Испании закашлять, его тут же сочтут чахоточным, а с чахоточными здесь обращаются как с чумными или прокаженными. Не хватает камней, палок и жандармов, чтобы прогнать чахоточного отовсюду, потому что здесь полагают чахотку заразной, а больного готовы убить, как две тысячи лет назад изничтожали душевнобольных»[123]. Во Франции чахотку не считали заразной, поэтому отношение к чахоточным в Испании было для Жорж Санд непонятно и казалось издевательством.