Чахотка. Другая история немецкого общества - Ульрике Мозер

Ни один поэт не был так тесно и проникновенно связан со смертью, как Георг Филипп Фридрих фон Харденберг, именовавший себя Новалисом[97]. «Никто другой, рассматривая человека по отношению к неизбежной смерти, не доходил до столь фундаментальных глубин в его постижении», — пишет его биограф Винфрид Фройнд[98]. На неизбежность скорой смерти поэт отвечал неистовым творчеством, чтобы творческое начало восторжествовало над гибелью.

Новалис с детства отличался хрупким здоровьем, едва не умер от дизентерии. Болезненность заставила его рано повзрослеть. Со дня смерти его возлюбленной Софи фон Кюн он знал, что и ему не суждено дожить до старости.

Двадцатидвухлетний поэт впервые встретил свою будущую возлюбленную 17 ноября 1794 года. Софи на тот момент было всего двенадцать с половиной. Ее детская невинность и чистота поразили Новалиса настолько, что он уже через четверть часа был уверен, что влюблен в нее навсегда[99]. Девочка показалась ему совершенно небесным созданием. На момент помолвки в марте 1795 года Софи исполнилось 13 лет. Она тяжко заболела и умерла 19 марта 1797 года, через два дня после своего пятнадцатого дня рождения. Причиной смерти предположительно была чахотка — это указано в церковной книге Грюнингена. Утрата любимой пробудили у Новалиса одно желание — последовать за ней. Об этом он почти ежедневно пишет в своем дневнике: «Решение мое неизменно»[100]. С этого времени его поэтическое творчество определено представлением о том, что смерть есть врата к вечной жизни[101].

Умирали и другие близкие и родные Новалиса: его брат Эразм скончался от болезни легких через месяц после Софи. В октябре 1800 года еще один брат, тринадцатилетний Бернхард, свел счеты с жизнью.

Когда умерла Софи, появились явные признаки болезни и у самого Новалиса. В августе 1800 года он начал кашлять кровью. Примерно в то же время он стал всё больше погружаться в изучение медицинских трактатов, из которых делал обширные выписки[102].

Вместе с тем Новалис записывал и свои размышления о понятиях здоровья и болезни, не составляющие, впрочем, законченного текста. Здесь встречаются разрозненные афоризмы и наблюдения, результаты внутреннего диалога, интроспекции[103]. Новалис радикально меняет толкование болезни: он видит в болезни силу, которая делает жизнь интенсивней и увеличивает творческую продуктивность, он понимал болезнь как власть, одновременно раскрепощающую и разрушающую[104].

Абсолютного здоровья, считает Новалис, не существует, оно «разделяется на бесконечное число степеней и сфер»[105]. Болезнь и здоровье — не противоположности, в здоровье всегда присутствует болезнь, а в каждой болезни — здоровье.

Для Новалиса в болезни выражается индивидуальность человека, его личная предрасположенность и склонность, его собственный переход к смерти. «У каждого человека — собственная болезнь, у каждого она протекает особенно, со своими симптомами и осложнениями»[106]. Всякая болезнь несет в себе свой смысл. Каждый человек отмечен своей болезнью. «Наши болезни суть феномены повышенной чувствительности»[107].

Болезни — это выражение внутренней чувствительности, сентиментальности, они плодотворно влияют на духовную жизнь и составляют принцип художественного творчества. Хронические болезни для Новалиса — это прежде всего «годы учения искусству жизни и становления нрава»[108]. Каждая болезнь приносит собственную пользу, обладает собственной философией и поэзией.

В какое время опасно заболел сам Новалис, определить трудно. На рубеже 1800 и 1801 годов его брат писал Людвигу Тику, что Новалис сам «живет теперь в самых печальных ожиданиях». А Шарлотта Эрнст писала своему брату Августу Вильгельму Шлегелю, что Новалис превратился почти в тень, что вид этого молодого человека теперь крайне удручает, надежды на выздоровление мало, и больной столь истощен духом, что его не узнать, он говорит с трудом, а когда засыпает, совсем похож на мертвого[109]. Однако, как только болезнь хоть немного отпускала, у Новалиса появлялась новая надежда и вдохновение. Он планировал продолжение «Генриха фон Офтердингена», незаконченного романа, навсегда превратившего синий цветок в символ романтизма.

Один из его врачей, надворный советник Штарк, описывает вспышки эйфории Новалиса, характерные, как тогда считалось, для чахотки: «Самый малый проблеск облегчения снова дает надежду. Чахоточные больные подобны угасающему светильнику, в котором осталась единственная капелька масла, из которой в одно мгновение может снова возгореться пламя, но затем так же скоро гаснет»[110].

25 марта 1801 года брат Новалиса записал в своем дневнике: «В восемь часов пришел доктор и объявил, что сегодня, вероятно, последний день его [Новалиса] жизни… теперь в половине одиннадцатого он глубоко спит, дышит тяжело, хрипит, он просыпается на мгновение и говорит, как безумный; лишь иногда он в себе, но неизменно спокоен и, кажется, совсем не терзаем болью. В половине первого он умер тихо, кротко, безо всякого движения»[111]. Новалис скончался от чахотки в неполные 29 лет; с ним были брат и друг Фридрих Шлегель.