Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 5 - Вера Камша

– Мне?

– Вам, Арлетта, и немножко – мне. Я виноват перед вами, а каяться перед выпившими женщинами удобней.

– Ты был бы виноват, если б пошел на поводу у Георгии и умер.

– Тогда я был бы скотиной. Так, по крайней мере, считает Валме.

– Куда ты его дел?

– Отпустил поохотиться. Первым был съеден Давенпорт, кого жуют сейчас – не скажу, дичи здесь хватает. Вино скоро отдышится, и вам станет легче.

– Мне стало легче, когда вернулся Эрвин. Ты не поторопился с его производством?

– Почему вас так занимает семейство Ноймаринен? Они что-то натворили?

– Нет… Пока нет, но я здесь живу. Георгия не верила в твою жизнь, Эрвин тебя увидел, Рудольф обрадовался, но усомнился в твоих решениях.

– Спасибо, он мне уже сказал.

– А ты?

– Я закусил удила. Арлетта, вы говорите об одних людях, а думаете о других. Не надо.

– Сейчас ты сделаешь мне большие глаза, как малышу, когда его цапнул пони… Ли очень любит братьев. Очень… Но он не бросится за ними, как за тобой.

– Что-то не так? – Арлетта не заметила, как он встал. И как сама встала, тоже не заметила.

– Так. – Сглотнуть и улыбнуться. Все живы, все уже живы… Уже, не еще! – Этой зимой я и мой старший старший решили стать еще и союзниками. Я могу пригодиться, и я пригожусь, причем немедленно. Росио, мне пришли в голову странные мысли, странные для вас с Ли, но я сидела здесь в обществе Эрнани и мэтра Инголса. Хотя сперва нам придется поговорить о любви.

– Так в чем же дело? Я готов пить и слушать.

– Тогда я буду пить и рассказывать. Если я примусь плакать, ты тактично отвернешься.

– Я займусь гитарой.

– Сейчас я ее вынесу. Бертрам знает, что присылать и когда.

Дорога через четыре комнаты и назад была длинной, как память. После похорон, не сразу, а когда разъехалась соболезнующая свора, они пили втроем. Пили, говорили, один раз она даже засмеялась, с чего – уже и не вспомнить… Губы еще смеялись, когда из глаз полились слезы. Первые и почти последние. Ли вскочил и тут же сел, стало тихо, только окно царапала ветка.

«Подождите», – велела она и пошла через ставший огромным дом. Гитара спала на кресле в балконной столовой; когда ее взяли, струны тенькнули, будто стон подавили. Потом она шла назад, навеки одинокая женщина с гитарой, спускалась и поднималась по ступеням, к ее ногам испуганной кошкой жалась тень, остро пахло морисскими куреньями, не погребальными и не праздничными. Теми, которыми провожают неприятных гостей.

– Ты помнишь, как я несла гитару? – На такие вопросы всегда отвечают. Подробно, завывая, расписывая свои сострадания. Рокэ молча подал уже готовый бокал и принял кэналлийское диво. Светло и нежно прозвенела задетая струна. Словно узнала…

– Не считай меня Идалией, – слез не будет, не будет, и все! – я обосновываю свои выводы. Древние упорно повторяли в затопленных храмах один и тот же сюжет. Лестница и уходящая женщина, в чье лицо не заглянуть. Вы с Ли пошли со мной и видели ее – Оставленную, которой впредь жить одной. Мир не рухнул, остались мальчишки, цветы, чернила, вино… «Змеиная кровь»? Придд?

– Да. «Забудь о смерти до смерти»?

– Нет. «Спой мне, путник, о ветрах далеких».

Нарастающий струнный ропот, ночь и зима за стеклами, винная звезда в бокале… Рокэ вернулся, Ли тоже вернется.

В том, что военная простота лучше светских изысков, Валме в очередной раз убедился, застегивая казавшиеся бесчисленными пуговицы. Черно-зеленый с серебром костюм наследника Валмонов был безупречен, однако перспектива целый вечер бродить среди корыстных разговорчивых людей не радовала совершенно.

– Я расстался с дворцами, – бормотал виконт, разглядывая в зеркале роскошного поджарого кавалера, – и расстался давно,

Мне по нраву сраженья, козлы и бревно…

В отношении бревна Валме бессовестно врал, но поэзия допускает и не такое, ведь для поэта главное не истина, но чувство!

– Марсель, – проворковало из-за портьеры, – ты просто великолепен, разве что несколько удивляет прическа.

– Я перешел на прямые волосы, – отрезал виконт, – и это навсегда!

– Как скажешь, – рассеянно согласился разодетый в пух и прах дядюшка. – Нам пора. Печально, что неопределенность, в которой я бьюсь, затягивается, но придется ждать. У меня нет другого выхода, а рассчитывать я могу лишь на тебя.

– Зачем рассчитывать на меня, когда есть отвращающий Зло регент? – позволил себе удивиться Валме. – Прошу простить, мне предстоит объяснение.

Вопреки опасениям, внушить Котику, что хозяин не сбегает на прогулку, а отбывает по делу в неприятное, но совершенно при этом безопасное место, удалось сразу же. Волкодав, спокойно приняв смягчающий разлуку пряник, улегся на шкуре добытого не им волка и закрыл глаза. Марсель трепанул шикарный зимний загривок и кратко сообщил дядюшке, что готов.

– Ты не представляешь, как я рад твоему присутствию, – от избытка чувств Маркус чихнул. – Я тебе об этом уже говорил, но неопределенность способствует излияниям, а положение мое остается неопределенным: регент так и не нашел для меня времени.

– Он его ни для кого не нашел, – утешил Валме. – Графиня Савиньяк не в счет, она для души.

– Арлетта нам c супругой, прости мне эту вольность, больше чем родственница, однако она загадочна, как и все Рафиано. Ноймаринен не скрывает, что убеждал графиню поддержать Гогенлоэ и счел, что та согласилась. Пойми, я всю жизнь обходился без высоких должностей, я не искал их…

– Вы искали, – счел своим долгом уточнить Марсель, – галантных приключений.

– И находил, но бедный Фердинанд сделал меня геренцием. Мне пришлось соответствовать, кончилось трагично, хоть и закономерно, я вернулся домой и обнаружил, что соседи…

– Дядя, я помню.

– Но понимаешь ли? После визита Савиньяков в Фарну мое положение заметно улучшилось, при этом я не собирался вновь окунаться в политику, и что же?! Алва подтверждает решение Фердинанда. Ноймаринену это не нравится, тем не менее он вызывает меня сюда, однако здесь уже обретается Гогенлоэ, который считает себя геренцием, ведь желания бедняги Фердинанда принимали в расчет только повара. Принять делá я не мог, поскольку меня уведомили, что у меня нет должного опыта. Парадокс! Гогенлоэ сидит в геренции, а я, будучи геренцием, не вправе туда даже войти.

Дядюшка умолк и теперь с кроткой скорбью взирал на племянника, он ждал ответной реплики, причем сочувственной. В ситуации, однако, имелась одна тонкость.