Дни мечтаний - Кеннет Грэм

рыцарь! Признаюсь, хоть я и понимал, что все по правилам, я почувствовал легкую досаду, когда он ускользнул из моих рук к Эдварду. Доспехи героя были именно такими, о которых я мечтал: рифленые, сверкающие, безупречные, и хотя на картине я видел мальчишку с безбородым лицом и золотистыми волосами, покореженное древко копья, которое он сжимал, характеризовало его как славного воина, готового в любую минуту заняться приятной работой. Да, я завидовал Эдварду, получившему рыцаря, и когда он предложил мне выбрать парня с другой стороны от дамы, я заупрямился и сказал, что мне надо подумать.

Этот второй парень не был воином, он не носил ни доспехов, ни оружия, только простой камзол и кожаный мешок за спиной. Одной рукой он указывал на рану на бедре. Мне не нравился этот персонаж, поэтому когда Гарольд страстно возжелал его, я был не против. Причина, по которой этот герой так привлекал брата, открылась мне позже. Все дело было в ране. Гарольд хотел, чтобы и у него была большая, ноющая рана, и он бы показывал ее людям, а они исполнялись бы зависти и восхищения. Шарлотта с радостью согласилась на роль младенца-ангела у ног дамы, он прижимал к себе огромный музыкальный инструмент. Шарлотте очень нравились его крылья и его гитара или банджо. К тому же, на шее у ангела красовалось янтарное ожерелье, которое очень приглянулось сестренке.

Мы поделили всех персонажей на этой картине за исключением двух-трех ангелов, выглядывавших из-за основных фигур с таким загадочным видом, словно они собирались нарушить всеобщее благолепие и устроить страшный переполох. Мы знали, что люди на заднем плане – святые и ангелы, взрослые сказали нам об этом, сами мы не догадались бы. В наших книгах ангелы изображались бесцветными и неинтересными существами с прямыми вытянутыми фигурами в белых ночнушках. Их тонкие желтые волосы всегда разделялись на прямой пробор. Они были серьезны и даже печальны, и нам никогда не хотелось иметь с ними ничего общего. Но человечки с этой картины, яркие и сверкающие, как драгоценные камни, с миловидными личиками и сияющими перьями явно были выведены из другого яйца, и интересовали нас намного больше. Курносые и растрепанные, с загибающимися кверху уголками рта, очевидно равнодушные к своими прекрасным одеяниям – они могли составить нам неплохую компанию. Но одна мысль не давала мне покоя. В тех играх, где важна скорость, они с легкостью обгонят любого из нас, ведь у них есть крылья. Будут ли они играть честно? Я спросил об этом у Селины, она усмехнулась и ответила, что ангелы всегда играют честно. Тогда я вернулся к картине и взглянул на смуглое лицо одного из тех, кто выглядывал из-за стула дамы. Сомнения не оставили меня.

После того, как Эдвард уехал в школу, в моем распоряжении оказались все главные герои иллюстрированных книг, если только я желал их получить. В случае картины с ангелами я не спешил завладеть человеком в доспехах, мне нужен был свежий святой, а не залежалый, которым так долго был Эдвард. Хотя, скорей всего, причина была в том, что я решил обходиться вообще без святых, у меня вошло в привычку прогуливаться по заднему плану и получать от этого удовольствие.

Задний план картины очень увлекал меня, там было много чего нарисовано, хоть и совсем крошечного размера. Сначала шли луга, усыпанные голубыми и красными цветами, словно драгоценными каменьями, потом взгляд притягивала белая дорога, что, своевольно петляя, взбиралась на кручу, конусовидный холм, увенчанный башнями, крепостными стенами и колокольнями. По этой дороге скакали крошечные рыцари, по двое, друг за другом. Одной стороной холм спускался прямо к воде – безмятежному, голубому и бесконечному пространству, – где стоял на якоре изящный кораблик с необычным «вороньим гнездом»14 на мачте.

Я любил проводить время в этой прекрасной стране, раздражала только невозможность проникнуть за границу нарисованного пространства. Я мог бродить по дороге, но был не в силах зайти в ворота, украшенные галереей, тяжеловесные ворота обнесенного стеной городка. Внутри, скорей всего, царило веселье, но пропуск получить я не мог. Я мог сесть в лодку и догрести до изящного кораблика, но обогнуть мыс я бы не сумел. С другой стороны холма торговля шла полным ходом: купцы ходили по пристани, моряки с песнями таскали на берег перевязанные тюки, только я был вынужден оставаться на суше и пытаться представить, как все это выглядит на самом деле.

Однажды, я рассказал обо всем Шарлотте и с удивлением обнаружил, что и она не без приятности проводила время и пережила те же разочарования в этой восхитительной стране. Она тоже пошла вверх по дороге и уперлась носом в подъемную решетку городских ворот. Но от нее не укрылось, то, что я проглядел: если подплыть в лодке к изящному кораблику, схватиться за веревку и взобраться на борт, а потом залезть на мачту в «воронье гнездо», то из него можно увидеть, что находится за мысом и с легкостью понаблюдать за жизнью и сутолокой порта. Шарлотта так тщательно и с такими подробностями начала описывать все, что там происходит, что я с подозрением взглянул на нее.

– Ты что, уже побывала в «вороньем гнезде»? – спросил я.

Шарлотта ничего не ответила, только поджала губы и энергично закивала. Большего я от нее добиться не смог. Я был сильно задет. Очевидно, что она сумела каким-то образом забраться в «воронье гнездо». Сестренка обошла меня в этот раз.

Без сомнения, взрослым необходимо было переодеваться и наносить многочисленные визиты. Мы, конечно, не видели никакого смысла в этом обычае. Намного более разумным казалось остаться дома в старой одежде и поиграть. Мы понимали, что люди эти склонны к самым невероятным поступкам. В конце концов, они жили, как им хотелось, и не нам судить об этом. У взрослых было много и более неприятных привычек, а отъезд их сулил свободный от занятий, спокойный день, когда мы могли побеситься вволю. Другое дело, когда нас начинали вербовать. Не действовали ни мольбы, ни оправдания, нас отправляли на передовую навстречу врагу, не столько ради правого дела, сколько ради собственного удовольствия. Это было непростительно и, вместе с тем, отвратительно, но так происходило почти каждый раз. Спорить не имело смысла. Звучал приказ идти на фронт, и мы должны были умолкнуть и маршировать.

Правда Селина испытывала тайную любовь к переодеваниям и визитам, хотя и притворялась, что не переносит их, ради того, чтобы не упасть в наших глазах. Поэтому, думаю, для нее было настоящей трагедией, что в тот день, когда тетя Элиза велела подать карету и вышла на тропу войны, у нее болело ухо. Мне тоже было велено, как и карете, привести себя в боевую готовность, и когда мы, наконец, покатили прочь, я подумал, что этот пропавший день, в который я планировал столько всего интересного, я не смогу наверстать даже за то огромное количество лет, что мне отпущено.

Путь наш лежал в «большой дом», так мы называли те поместья, у которых была длинная подъездная аллея, усаженная по бокам рододендронами, портик с рифлеными колоннами, и где двери распахивал важный дворецкий, совершенно позабывший о том, что недавно дружески болтал с вами при других, намного менее серьезных обстоятельствах. В таких домах всегда был огромный холл, где никогда не валялись просто так ни ботинки, ни туфли, ни верхняя одежда. Обитатели подобных домов сидели в комнатах полностью одетые, как будто собирались вот-вот отправиться на какой-то праздник.

Дама, принимавшая нас, была в полном восторге от тети Элизы и очень обходительна со мной. Не прошло и десяти секунд, как они уселись рядышком и погрузились в разговоры о нарядах. Я был предоставлен сам себе. Я сидел на стуле с прямой спинкой, и мне очень хотелось болтать ногами, но я не решался. Некоторое время я просто глазел по сторонам, в комнате было на что посмотреть. Затем меня охватило неизбежное беспокойство, мурашки забегали по ногам. Обе надзирательницы по-прежнему обсуждали наряды, я соскользнул со стула и осторожно обошел комнату, исследуя,