Дни мечтаний - Кеннет Грэм

Волшебная арена

Мне кажется, взрослые должны быть осторожней. Для них нет ничего проще дать слово, а потом не сдержать его. Все удовольствия им кажутся взаимозаменяемыми. Жизнь лежит у их ног разноцветным каучуковым мячиком, и они пинают его то так, то этак, а он меняет цвет от синего к желтому или зеленому, но остается при этом ярким и блестящим. Так происходит почти каждый день. С шутками и смехом планы меняются, и тот, кто только что плакал от жестокого разочарования, уже радуется новому удовольствию, которое вот-вот свершится. Но все же с теми, над кем они властвуют, чей глобус жизни крутят, не задумываясь, с теми, кто спешит выстроить Альгамбру8, устремленную к звездам, после каждого случайного обещания, с ними взрослые должны быть более осторожны.

Например, не мы начали разговор о цирке. Это была целиком и полностью идея взрослых, на которую их вдохновила местная газета.

– Что, цирк? – говорили они в своей раздражающей небрежной манере. – Стоит сводить детей в цирк. В среду, например. Можно пойти в среду. О, юбки-плиссе снова в моде и широкая тесьма…

Не знаю, что почувствовали другие, они не высказали мыслей вслух, но мне показалось, что дом взорвался, стены зашатались и начали падать, а крыша подпрыгнула. Только бегство могло спасти меня, бегство на свежий воздух, чтобы стряхнуть с себя кирпичи и налет извести, забраться куда-нибудь в глушь, где никого нет, и справиться с внезапным волнением.

Природа казалась чопорной и надменной в тот день, земной шар не подавал виду, что и сам летает по цирковой арене вокруг солнца. Неужели все правда, недоумевал я, то, что рассказывают о цирковых номерах? Могут ли длиннохвостые пони расхаживать на задних ногах и стрелять из пистолетов? Под силу ли клоунам совершить хотя бы половину тех ошеломительных фокусов, о которых я слышал? И как осмелюсь я поверить в то, что неземные красавицы встают на спины белоснежным скакунам и перебрасывают себя через бумажные обручи? Нет, это просто невозможно, вероятно многое преувеличено. Но я готов довольствоваться малым, я не стану ожидать ничего фантастического и буду счастлив, если лишь малая толика того, что я слышал о цирке, окажется правдой. Предположим, что все это не ложь. Неужели мне выпадет случай взглянуть на представление своими глазами, пережить истинный восторг? Недостижимая мечта! Что-то обязательно случится: кто-нибудь из нас подхватит корь, или громкий взрыв разнесет мир в клочья. Я не должен лелеять ни малейшей надежды, надо постараться думать о чем-нибудь другом.

Излишне говорить, что день и ночь я только и делал, что грезил о цирке. Я просыпался и гулял рука об руку с клоуном, щелкал необыкновенным хлыстом под бравурную музыку. Я засыпал и во сне скакал на вороном коне за прекрасной принцессой, одетой в газовое платье с блестками, и никак не мог догнать ее. Рано утром, слуги еще спали, мы с Гарольдом делились друг с другом знаниями о цирковых обычаях, и они исчерпывались еще задолго до того, как горничная начинала работу. В таком возбужденном состоянии мы проживали день за днем, пока не наступил самый ожидаемый из них, что возвращает меня к началу рассказа, и я повторюсь: взрослые не должны разбрасываться обещаниями.

Я понимал, что мечты мои никогда не сбудутся, я повторял это себе десятки раз. Слишком сладостны были фантазии. И все же, как болезненно переживать разочарование, словно мне нанесли тяжелую рану. Я почувствовал неладное сразу же, как только мы спустились к завтраку: никто не щелкал хлыстом, не прыгал через стулья, не гикал в восторге от того, что долгожданный день наступил. Обстановка стала еще более мрачной и напряженной, когда я уловил словосочетания «праздник в саду» и «мой лиловый тюль». Я молча слушал и с каждой минутой падал духом все больше, как будто что-то внутри меня опускалось вниз, как гирьки на напольных часах.

Несмотря на все муки, мне даже в голову не пришло спросить напрямую или, тем более, в чем-то упрекнуть. Даже во время радостного ожидания я избегал прямого разговора с взрослыми, опасаясь рассеять волшебные чары. Но Гарольд был сделан из другого теста, и едва он услышал в разговоре старших погребальный звон по своим надеждам, как комната наполнилась его скорбными рыданиями. Ухмыляющийся небосвод звенел криком: «Цирк! Цирк!» Дрожали оконные стекла, хохочущие стены отражали вопль: «Цирк!» Только цирк он хочет, только цирк, и ничего кроме цирка! Никаких компромиссов, никаких уговоров, никаких лживых обещаний. Брат выписал чек Банка Надежды и намеревался его обналичить, иначе он будет кричать и кричать, пока не упадет в припадке, и даже после этого не перестанет кричать. Крик стал его профессией, его искусством, его целью, его судьбой. Он великолепно справлялся с работой и не собирался увольняться.

Шумливые, если не могут получить того, что им нужно, добиваются, хотя бы, внимания. Им не удается продать товар, но за их молчание все же приходится платить. Поэтому Гарольд быстро добился показного сочувствия и других уловок, которыми часто пользуются те, кто обречен воспитывать детей. Меня же совсем не интересовали пустые, хоть и щедрые, обещания, я не искал утешения. Я только ждал, пока они произнесут свое ненавистное: «В другой раз, милый», и это будет значить, что надежды нет. Я молча покинул комнату. Не было ничего хуже этих бессмысленных, изношенных слов, только такие тупицы, как взрослые, могли решить, что они могут нас утешить.

Как обычно, я искал утешения у природы: укрывшись от людских глаз под живой изгородью, я предался безудержному отчаянию. Мир больше не был шаром, а космос – цирковой ареной. В тот день вернулись верования древности, и земля вновь стала плоской и абсолютно неподвижной, изрытой бесчисленными канавами. Дороги указывали лишь вперед, вязы вдоль замерших изгородей облачились в неподвижную листву, природа вся, целиком, лишенная космического вращения, распласталась от края до края, и мне оставалось только дойти до самого конца и упасть вниз. Я сидел и угрюмо жевал веточку, и вспомнил вдруг несколько интересных объявлений, которые прочел как-то в газете. Счастливчики, владельцы торговых судов, жаждали обрести учеников, призывали молодежь принять участие в путешествиях и работе. Я не понимал, достаточно ли я взрослый, чтобы стать юным помощником, но одно знал точно, таким способом, преодолевая трудности, я смог бы постепенно побывать во всех цирках мира: в цирках веселой Франции, пестрой Испании, Голландии, Богемии9, Китая и Перу. Это был план, который стоило серьезно обдумать, единственный выход из невыносимой ситуации.

Первая половина дня прошла уныло, без происшествий, кроме небольшого эмоционального всплеска Гарольда. Мой брат, это нужно пояснить, сильно отличался от меня по складу характера и никогда не хандрил и не горевал по-настоящему после очередного разочарования. Он был способен на дикую вспышку, словно распадался на исходные элементы: воздух и воду, крик и слезы, а потом брал себя в руки и с миролюбивой улыбкой приспосабливался к новым обстоятельствам.

Если боги и могут быть за что-то признательны человеку, так это за его способность к короткой памяти. Олимпийцы всегда ценили это свойство у Гарольда, благодаря ему им удавалось избегать последствий своих обещаний. В этот день они отблагодарили брата большим сочным апельсином, в ту пору все апельсины были такие. Гарольд опустошил фрукт старым привычным способом, продырявив его и засунув внутрь кусок сахару. Он не успокоился пока не поглотил таким образом, с помощью сахара, весь сок апельсина. Затем, переполненный соком и хулиганскими замыслами, Гарольд соорудил смертоносную ловушку. Придав апельсиновой кожуре круглую форму, он наполнил ее водой и вложил в отверстие свежий кусок сахару. Я угрюмо сидел в дверном проеме и мечтал о странных диких цирках под тропическими небесами, когда он протянул мне наполненный водой кусочек сахару.

На эту старую, много раз разыгрывавшуюся хитрость я бы вряд ли попался